- 15 -

Проходя от Львова к Замостью, Хмельницкий был сопровождаем восторгом русского народа. Православные бежали к нему навстречу, величали освободителем; одни приставали к рядам козаков, другие сносили им запасы, -- все клялись в ненависти к католичеству и племени ляхов. Кто только исповедовал православную веру, тот считал святым долгом помогать чем бы то ни было восстанию, хотя некоторые из русских потерпели тогда не только от татар, но и от своих православных забияк. Местечки, населенные католиками, унитами и жидами, без милосердия были истребляемы огнем и мечом. В Пароле русские произвели бесчеловечные убийства; в числе погибших был владелец, Самуил Лащ, известный забияка. Город Сокал и местечко Томашевка, откуда успели убежать все поляки и жиды, приняли с торжеством козаков. Католические храмы были ограблены; самые кости умерших выброшены из гробов на поругание. Подходя к Замостью, Хмельницкий послал передовой отряд под начальством Небабы.

Небаба, приблизившись к Замостью, удивился, увидев ворота отворенными и очень мало стражи на валу. Пред-мещане собрались к нему толпами и начинали было говорить с ним как русские; но появился трубач на башне и закричал:

"Прочь отсюда! Паны, находящиеся в крепости, не станут унижаться, чтоб входить с вами, хлопами, в сношение, а мещанам не позволяется".

Воротившись, Небаба доносил, что поляки ни во что считают силу козацкую, и настаивал, чтоб Хмельницкий поскорее взял Замостье и доказал им, что значат козаки.

Уверенные в том, что русские предмещане готовы принять козаков как братьев и дадут им пристанище в своих домах, паны приказали зажечь предместья, и козаки явились 5-го ноября, в самый развал пожара.

Тогда поднялась сильная буря прямо в лицо козакам. "Несчастные предмещане, -- говорит очевидец, -- хватали что успевали из своих пожитков; одни бежали с ними в подъемные ворота к северной башне; другие карабкались по веревке через стены; крики малюток, вопли лишенных крова и дрожащих от стужи страшно поражали слух. Многие не попали в город и поместились на возах с остатками своих имуществ под стенами. Никто не смел роптать, если не хотел быть отданным под стражу двум дворянам, которых выбирали стеречь подозрительных с сотнею жолнеров. Заперли наглухо ворота; по всем башням расставили войско; на стенах расположился остальной народ с косами и колодами для отражения приступа".

Хмельницкий остановился в соседнем селении Лабунях и задумал стеснять поляков медленным обложением. Он расставил козаков кругом крепости, на большое пространство, и приказал сделать плотину на реке, протекавшей через город. Воду потянуло вниз, и осажденные потерпели через это большой недостаток. Колодцы днем изсыхали до дна и только ночью слегка наполнялись водою. Не так счастливы были козаки в полевых работах: валы и батареи копать было трудно, потому что земля стала уже замерзать. Хмельницкий видел, с одной стороны, трудность взять сильную крепость осадою в такое время года, а с другой, не желал идти на приступ, чтоб тем не обнаружить явных неприязненных действий против Речи Посполитой, и старался сохранить вид, что он не хочет воевать до окончания сейма, а потому послал к Мышковскому письмо на имя сенаторов и шляхты, запершейся в Замостье.

Хмельницкий вежливо желал им здоровья и благополучия и уверял, что не хочет кровопролития, а явился с войском единственно по тому случаю, что преследовал Иеремию Вишневецкого.

"Но так как, -- писал он, -- он из вашего города убежав, то мы бы желали, чтоб вы не заводили с нами войны, а примирились добровольно, как львовяне, и мы тотчас отступим от вашего города со своими войсками, и волос не спадет с головы вашей. Если ж вы не захотите мира, о котором мы просим Бога, то уж тогда не отойдем от города, пока не исполнится приговор Божий: мы хоть не рады, а должны будем воевать с вами. Сохрани Бог! Лучше пусть теперь, когда мы дошли до пас, Бог даст нам мир, и мы счастливо дождемся нового государя, кого Бог нам благословит. Мы же, в особенности, желали бы себе природного государя королевича Яна Казимира: дай Господи, чтоб довелось служить ему верно, как мы служили блаженной памяти брату его Владиславу IV-му"...

Чрез два дня комендант прислал гетману, от лица всех дворян в Замостье, ответ, исполненный уверений в желании мира, но не заключавший в себе ничего решительного. Дворяне извещали козацкого предводителя, что и они желают королем природного королевича, но не упомянули имени Яна Казимира, которого не желали.

В то же время Хмельницкий, полагая, что Вайера, как иноземца, можно легко склонить, послал ему, через пленного немца, письмо и приглашал поступить в рыцарское товарищество с козаками.

Вайер отвечал:

"Хотя вы, козаки, привыкли снискивать себе хлеб саблею, но до сих пор добывали его не от Речи Посполитой, матери вашей, а от врагов, в чем мы всегда готовы быть вам товарищами, но против Речи Посполитой помогать вам не станем. Я Вайер, не только дворянин Речи Посполитой, но и сенатор и каштелян хелминский; хотя у меня под командою войско непольского происхождения, но состоит все из пруссаков и курляндцев, -- все это сыны одной Речи Посполитой. Впрочем, мы не подадим повода к пролитию крови христианской, если ваши желания мира искренни" {Supplem. ad. Hist. Russ. monum. 181--184. -- Рукоп. виленская.}.

Современник рассказывает, что, получив ответ из Замостья, Хмельницкий со старшинами осматривал ров, который козаки копали для спуска воды из пруда. В это время ядро, брошенное со стен, чуть было не убило Хмельницкого: с тех пор он постоянно жил в Лабунях и только навещал табор.

Безуспешные переговоры и медленность Хмельницкого породили в толпе козаков ропот и даже негодование.

"Наш гетман так распился, -- кричал обозный Чорнота, -- что ни о чем не думает, и страх овладел им. Как! Мы побрали в неволю гетманов, рассеяли все польское войско, взяли окуп со Львова, и теперь Замостье, частная крепость одного поляка, не могла бы выдержать нашей силы; беда только, что пан гетман начал поблажать полякам, ведет с ними тайные сношения и обманывает войско!"

Хмельницкий знал, говорит летописец, что за голова был Чорнота, и приказал тотчас готовиться к приступу.

Гетман открыл нападение тем, что пустил ядра и зажигательные гранаты в город; но одни не долетали, другие перелетали, а третьи хотя падали на крыши, -- не причиняли большого вреда. Дожидаясь решительного приступа, поляки, с колокольным звоном, ободряемые священною процессию с св. дарами, выстроились к бою; но козаки целый день только играли на трубах, как будто для того, чтоб изнурять врагов беспрестанным ожиданием. Между тем они наломали хворосту для забрасывания рва, наделали соломенных пуков для зажжения, приготовили из толстых бревен осадную машину на колесах, называемую по-козацки гуляй-городына, с отверстиями для вставки пушек и ружей, и с корзинами или ящиками, набитыми землею, для закрытия от неприятельских выстрелов. К вечеру на северной и на восточной стороне появилась сплошная масса козаков. Хмельницкий отобрал таких молодцов, которые еще знали, как управляться с оружием, потому что до сих пор обращались только с косами да серпами, но зато более всех шумели против предводителя, -- выкатил сначала несколько бочек горелки, потом загнал всех в гуляй-городыну и запер ее рогатками, а позади поставил старых, настоящих козаков, приказывал им подгонять ленивых и трусливых и даже колоть, если они попятятся назад. По бокам поставлена была конница. В одиннадцать часов ночи поляки отвечали им таким сильным огнем, что русские расстроились; бревна, сложенные наскоро, рассыпались; хлопы не умели хорошо стрелять и попадали в стены или на воздух; притом на поляках были панцири, а на русских свитки да кожухи! Покинув разоренное свое орудие, они бросились на задних козаков, прорвали ряды их и привели всех в беспорядок. В то же время, когда неопытная и буйная чернь выставлена была на убой под гуляй-городыною, Чорнота с козаками зашел с северной стороны чрез болото, где стена была ниже, не защищалась башнями и где поляки не ждали видеть козачества. Сначала, с этой стороны, дело козаков шло удачно: они перешли ров и приставили к стене такие огромные лестницы, что пятьдесят человек едва могли нести одну, но поляки поспешили туда, где нападал Чорнота, и отбили его. Сам Чорнота лез, "как сорвиголова", говорит польский летописец, но был ранен в лядвею, упал с лестницы и, не получая впору ни подкрепления, ни содействия, оставил приступ. Тогда осажденные так расхрабрились, что две тысячи человек сделали вылазку на предместье, где стоял Головацкий с двенадцатью тысячами козаков; они напали неожиданно, захватили триста вьючных лошадей и взяли в плен сотника Метлу.

С тех пор коза к и хотя стояли три недели под Замостьем, но уж не оказывали ни малейших неприязненных поступков. Они даже перестали роптать на Хмельницкого, особенно когда посредством гадания (а в гаданиях, по замечанию современников, они были большие искусники) дознались, что судьба не даст им успеха, сколько бы они ни трудились. Они пустили что-то огненное, наподобие горящего шара или ракеты, прямо на город по воздуху, так что осажденные думали, что хотят зажигать город; ракета, долетев до средины города, протянулась в воздухе наподобие копья, потом начала сгибаться и, наконец, приняла форму змеи; хвост и голова сблизились, и тогда голова как будто начала кусать хвост. Видя это, козаки закричали: "Годи, теперь, панове молодцы, не наша доля". Какая-то знаменитая их чаровница Маруша объяснила им, что успеха не будет. С тех пор они уж не воевали.

Начальник Замостья, пользуясь бездействием козаков, послал к Хмельницкому с просьбою не разорять замка пана Замопского. Этот замок стоял посреди пруда с южной стороны крепости: комендант предлагал поместить там для охранения козацкий гарнизон.

Хмельницкий отвечал: "Удивительно, что вы заботитесь о сохранении пустого дома более, чем о многолюдном городе, в то время когда есть средство сойтись с нами, если только вы не станете пренебрегать своим делом".

Получив такой ответ, паны послали спросить, что он разумеет?

"Так как нам известно, -- писал Хмельницкий, -- что владетель Замостья обращался всегда человеколюбиво с русским народом, так как притом приходит пора снять лагерь, то я соглашаюсь отвести козаков в Украину, если мне дадут небольшую денежную сумму для удовлетворения татар".

На это Мышковский написал: "Мы согласны заплатить пану Хмельницкому 20000 польских злотых, если козацкий предводитель исполнит следующие условия: во-первых, оставит в целости замок, о котором уж было говорено; во-вторых, запретит козакам разорять костелы, замки и имения соседних дворян -- все, что осталось еще неповрежденным; в-третьих, не будет отдавать в плен побежденных и, в-четвертых, если, по получении суммы, воротится в Украину".

Хмельницкий согласился на все, но, получив сумму, написал коменданты: "Я не могу возвратиться в Украину, пока не придут в мой стан козацкие отряды, разосланные по окрестностям; однако городу бояться нечего; даже вы получите от нас пользу, если позволите козакам без оружия подходить к городу и продавать скот и прочее, что они захотят сбыть; я же, с своей стороны, уверяю вас, что всяк может безопасно выходить из города".

Комендант позволил, и тогда в козацком обозе открылась настоящая ярмарка: козаки продавали своим неприятелям скот и разные драгоценности: серебряные кубки, чаши, платья, меха: все это было отнято у панов под Пилявою и продавалось теперь необыкновенно дешево. Тучный бык стоил талер. Некоторым из поляков даже понравился такой торг, хотя от него поживлялись только богачи, а бедные час от часу приходили в скудное положение, особенно оттого, что в Замостье открылся падеж скота и лошадей.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Избрание Яна Казимира. -- Королевское приказание. -- Отступление Хмельницкого на Украину. -- Прибытие в Киев. -- Патриарх Паисий.

Наконец Хмельницкий узнал, что избрание нового короля кончилось, и кончилось так, как он хотел. Приступая к Замостью, козацкий предводитель отправил в Варшаву Яна Гирю, Гладкого, Сокольницкого и Дмитра Черкаского {Акты Южн. и Запади. Росс. III. 284.} просить, чтоб к нему прислали комиссаров для примирения. Он велел им заявлять, что козаки желают королем Яна Казимира и если сейм выберет этого королевича, то Богдан Хмельницкий будет в его воле. Так должны были говорить козацкие посланцы и в таком смысле Хмельницкий послал с ними письма некоторым государственным людям. 15-го ноября он послал на сейм ксендза каноника Гунцель-Мокрского, поручая ему письмо к целому сейму.

"Бог всемогущий свидетель, -- писал он, -- что крайняя беда и неволя заставила нас оскорбить величие Божие и вас, милостивых панов. Всему причиною двое панов. Первый -- коронный хорунжий: он убивал наших товарищей, мучил, сажал на кол, отнимал нашу собственность, чуть не запрягал нас в ярмо, делал с нами что ему нравилось. Второй пан -- князь Вишневецкий; когда, по разгроме кварцяного войска, мы хотели воротиться на обычное место на Запорожье -- он, не знаем, по собственной ли злобе или по совету других панов, нападал на нас с своим войском, хватал козаков и наших духовных, сажал на кол, буравил глаза и мучил их другими способами. Защищая свою жизнь, мы, рады не рады, должны были двинуться с войсками нашими и давать ему отпор, потому что, с одной стороны, паны комиссары Речи Посполитой присылали нам миролюбивые письма, с другой -- на нас шло войско. Преследуя князя Вишневецкого, мы достигли Замостья, получив верное известие, что князь Вишневецкий собирается воевать с нами. Эти два пана всему причиною. Они своею алчностью и необузданностью чуть не до конца разорили землю. Князь Вишневецкий был у нас в руках за Днепром, но мы его выпустили в целости, надеясь на его дружелюбие. Теперь мы посылаем к вам его милость кзендза Мокрского, каноника, который засвидетельствует, как я трудился, желая оставаться по-прежнему верным слугою Речи Посполитой. Просим отпустить нам невольное прегрешение: сам Бог свидетель, что не мы виною. Просим не одобрить тех панов, которые всему злу причиною. Если же вы, милостивые паны, окажете нам какую-нибудь немилость и неблаговоление и не удержите виновников войны, то мы поймем это так, что вы не желаете иметь нас своими слугами; а это причинит нам великую скорбь. Ожидаем ответа чрез того же ксендза каноника Мокрского, а затем остаемся по-прежнему верными слугами вашими".

Избирательный сейм не был на этот раз так бурен и мятежен, как обыкновенно случалось. Правда, с 6 октября по 17 ноября время проходило напрасно в толках о средствах защиты, о частных правах и разных формальностях, хотя Кисель еще 10 октября представлял, что единственное средство утишить возникшие междоусобия -- как можно скорее выбрать короля. "У этих хлопов, -- говорил он, -- ничего не. значит величие республики. А що то есть Речь Посполита? Мы сами Речь Посполита, але король-то у нас пан! -- Хмельницкий в письмах своих ко мне и другим лицам не хочет и знать, будет ли Речь Посполитая именовать его гетманом. Он пишется гетманом войска его королевского величества. Король у них, хлопов, что-то божественное". По мере того, как узнавали об успехах Хмельницкого, очевидная опасность заставляла думать о скорейшем избрании главы государства. Сначала входила в силу партия Ракочи, седмиградского князя, Иеремия Вишневецкий был за него и приводил в доказательство, что венгерцы во всем похожи на поляков и в нравах и в образе жизни, а потому с ними должны соединиться; одно только препятствовало Ракочи быть польским королем: он был не католик; но полякам памятен был пример Стефана Батория и многозначительны слова Сигизмунда III, который говорил, что для польской короны можно сделаться не только католиком, но даже иезуитом. Эта партия, однако, не была Многочисленна; притом же тогдашний седмиградский князь Стефан Ракочи в то самое время умер, оставив наследником сына Георгия. Другая партия хотела оставить польский престол в роде Вазы, следуя советы духовных, из которых один, Стефан Вышга, пред самым началом сейма произнес проповедь и привел в ней кстати текст из Книги Царств: "Изберите себе царя из сыновей господина вашего, того, который вам понравится, и посадите его на отцовский трон".

Два сына Сигизмунда, Карл и Казимир, оба находившиеся в духовном звании, были кандидатами. Во время сейма один сидел в Непорентах, а другой в Яблонной, и оба действовали через панов своих комиссаров на сейме. Козацкие комиссары сильно стояли за Казимира; его стороны держался и Оссолинский. За Казимира старались посланник императора, французский двор и шведская королева Христина. Говорят, что Оссолинский решил дело: он убедил Карла добровольно отказаться от своих претензий, представляя ему, что, в противном случае, отечество испытает ужасные беспорядки, когда Хмельницкий готов будет воевать за Казимира. Карл отказался; а Ян Казимир 17 ноября был избран королем, несмотря на то, что, быв королевичем, вступил в иезуитский орден и получил от папы кардинальскую шапку, -- несмотря даже и на то, что не все желали видеть его королем и многие имели о нем дурное мнение. Но у ляхов, хотя их и большое скопление было в Варшаве, были заячьи уши, говорит летописец русский: такой страх ими овладел, что как послышат треск сухого дерева, так готовы без памяти бежать к Гданску, и сквозь сон не один тогда кричал: "Хмельницкий идет!" Оттого они все только и думали, как бы примириться с грозным победителем, и согласились на избрание Яна Казимира преимущественно для того, чтоб угодить козакам и избавиться от дальнейших разорений. Едва только большинство стало наклоняться в пользу Яна Казимира, паны тотчас послали к Хмельницкому ксендза Ансельма с известием.

Хмельницкий очень был доволен.

"Того только я и ждал, -- сказал он, -- чтоб было к кому прибегнуть в тяжких несчастиях своих: настояща беда не з моей причини сталась, а все од дурних старостив и вид л я декой старшин и, котора нам велики шкоди чрез аренди польски робила, да и того лиха наробила. Я не на кровь всенародную иду, а од настоючих на мене войском ся бороню".

Немедленно он прислал в город известие и так писал:

"Избирательный сейм кончился. Козаки, как дети одного отечества, подавали голоса свои, и, ради их, поляки согласились избрать Яна Казимира. Но козаки так любят короля своего, как дети отца; и пока он не будет коронован, войско запорожское не выйдет из Польши, а будет стоять для охранения особы его величества. Предлагаю гарнизону в Замостье отворить нам теперь ворота, как согражданам и приятелям".

Весть об избрании Яна Казимира очень не понравилась в Замостье: паны видели в новом короле орудие Оссолинского и антиреспубликанской партии; однако, скрывая неудовольствие, угостили и одарили козацкого трубача и отослали назад с таким ответом:

"Мы, находящиеся в Замостье, все благодарим пана Хмельницкого за то, что его трубач принес нам известие, которого мы чрез почту не могли получить, по причине военных беспорядков. Но слышали и мы, что Ян Казимир, избранный королем, двинулся уже к Замостью для успокоения несогласий наших; прибыв сюда, он узнает, кто из нас нападает на отечество, а кто его защищает".

Между тем комендант послал Хмельницкому в подарок четыре бочонка отличного вина.

19-го ноября явился в козацкий табор другой посланник от самого новоизбранного короля, шляхтич русской веры Яков Смяровский. Козаки встретили его с распущенными знаменами, били в котлы, играли на трубах, стреляли из пушек.

Услыша такое неожиданное смятение в неприятельском обозе, осажденные испугались было, особенно когда до них долетали слова: "Ой тепера прийшов сирота до Замостья отворити ворота!" У козаков было предание о какой-то пушке огромной величины, которую некогда москвитяне везли в Киев и бросили на дороге: эта пушка в народе слыла под именем сироты, а потому осажденные подозревали, не получили ли козаки свежей помощи и не предпринимают ли приступа.

Но королевский посланник привез Хмельницкому от имени короля приказание отступить в Украину и там дожидаться его комиссаров.

"Я избран польским королем, -- писал король, -- по единодушному согласию обоих народов, так как ты сам, Хмельницкий, требовал этого пламенно в нескольких письмах своих и частных, и посланных к сенату. Признай же во мне верховного наместника великого Бога, не опустошай по-неприятельски областей польских и перестань разорять моих подданных. Отступи от Замостья; я желаю, чтоб это было первым доказательством твоего послушания. Вспомни, что воин не есть разбойник и грабитель; ты не варвар, а христианин. Избавь народ от убийств, а себя от бесславия".

"Повинуюсь королевскому приказанию, -- сказал козацкий предводитель, -- ибо уверен, что скоро рассудят меня".

Гетман был очень весел, пил с послом за здоровье короля при громе пушек и сказал:

"Вот, если б вы, еще летом, на конвокации, выбрали короля, не было бы того, что сделалось. Хорошо, что выбрали Яна Казимира, а если б выбрали другого, так я пошел бы в Краков и дал корону тому, кому бы захотел". Он тотчас послал трубача в Замостье.

"Не подумайте, чтоб с моей стороны была какая-нибудь хитрость, -- писал он, -- и приготовляйтесь принять с должною честью посла его величества".

Паны отвечали, что готовы принять его, и чрез несколько часов, явился в город Смяровский.

"Завтра я ухожу с войском, -- писал Хмельницкий, -- по приказанию его величества, а потому теперь следует вам веселиться и быть верными своему государю".

Тогда, говорит современник, поляки кричали для вида: "Многая лета королю Яну Казимиру", а шепотом приговаривали: "Если б эти многая лета кончились прежде, чем он вступит на престол!" Иные толковали тогда же, что "от нового короля нечего ждать доброго, потому что самое имя его -- Казимир, по-русски означает сокрушителя мира".

24-го ноября козаки отступили, сделав залп из пушек, и паны, освободившись от осады, вышли смотреть на место козацкого обоза и пели там: "Тебе Бога хвалим". Они удивлялись и поздравляли друг друга с спасением, которое казалось невозможным при таком большом войске неприятельском. "Тогда, -- говорит современник, -- поляки шепотом говорили, что, верно, Бог послал на Хмельницкого слепоту, когда с такими силами он не только не взял столицы и не покрыл пеплом всей Польши, но даже уклонялся от неприязненных действий". Все поступки Хмельницкого со дня пилявской битвы казались для многих неразгаданными.

Изумленные татары спрашивали его, что значит такое внезапное отступление от города, в котором они верно надеялись обедать. "Я подданный короля и слуга короля, -- отвечал Хмельницкий, -- и потому повинуюсь его повелению!"

Самое не разгаданное до сих пор обстоятельство в истории этих дней то, что нам остаются неизвестными причины, побуждавшие Хмельницкого поддерживать с таким напряжением кандидатуру Яна Казимира. Несомненно, что этот король обязан был достижением престола более всего Богдану Хмельницкому, так как между панами Речи Посполитой число его сторонников было тогда невелико. Странно во всяком случае, что Богдан Хмельницкий, объявивший себя защитником южнорусского народа и исповедуемой этим народом православной религии, стоял за избрание в короли бывшего иезуита и кардинала: ничто не подавало Хмельницкому надежды, чтоб такой король сочувствовал стремлениям православного народа и вождя его. Богдан Хмельницкий не мог быть настолько прост, чтоб не предвидеть, что такой король тотчас отнесется к нему неблагосклонно, что и случилось скоро. Надобно думать, что между Хмельницким и Яном Казимиром, до избрания последнего в короли, существовало, посредственно или непосредственно, что-то тайное, нам неизвестное. Действительно, ездивший в Варшаву в это время гонцом московского царя дьяк Григорий Кунаков сообщает, что Ян Казимир, будучи еще только королевичем, посылал к Хмельницкому какого-то Юрия Ермолича с грамотою и давал обещание, если его выберут на престол, успокоить возникшую войну, не мстить войску запорожскому за прежнее и вольности русского народа подкрепить паче прежнего. Этот Юрий Ермолич, по словам того же Кунакова, остался в козацком войске. Московский дьяк по какому-то слуху, дошедшему до него, прибавляет, что он состоит у Богдана Хмельницкого писарем наивысшим {Акты Южн. и Зап. Рос. III. 285, Мы не знаем никакого Юрия Ермолича в кругу влиятельных лиц около Хмельницкого. Кунаков переделал в Ермолича -- Юрия Немирича.}.

Возвращаясь из-под Замостья на Волынь с войском, Хмельницкий встретил новых послов от короля: то был посланный им ксендз Гунцель-Мокрский и какой-то присланный пан Гижовский. "Начиная счастливо наше царствование, -- писал король, -- мы, по примеру предков наших, послали вам, как старшему в верноподданном запорожском войске, булаву и хоругвь, и обещаем вам возвращение древних ваших рыцарских прав. Что касается междоусобия, которое, к сожалению, продолжалось до сих пор, то мы сами теперь видим и соглашаемся с вами, что причины его те самые, которые вы изложили в письме вашем, а запорожское войско невиновато. Вы желаете, чтоб запорожское войско состояло под властью нашею, независимо от украинских старост; мы того же хотим и, уразумев от послов ваших ваше справедливое желание, желаем привести его в действие, чрез комиссаров, как можно лучше. Относительно унии, мы также хотим удовлетворить просьбу вашу надлежащим образом. А от вас желаем, чтоб вы, видя наше милостивое королевское к вам благорасположение и готовность успокоить все нашею королевскою властью, возвратились в ваш край, распустили татар, дабы не было более опустошения нашему королевству, и ожидали к себе комиссаров наших".

Хмельницкий был тронут этим письмом. Он видел в нем как бы продолжение планов Владислава и Оссолинского. Он надеялся и мирного успеха возрождения Руси, и возвышения королевского достоинства в Польше посредством козаков. Прибыв в Острог, гетман приказывал загонам прекратить свои набеги, народу оставлять, оружие и издал универсал к дворянам. "Желаю, -- писал он, -- чтоб, сообразно воле и приказанию его королевского величества, вы не замышляли ничего дурного против нашей греческой религии и против ваших подданных, но жили с ними в мире и содержали их в своей милости. А если, сохрани Боже! кто-нибудь, упрямый и злой, задумает проливать христианскую кровь и мучить убогих людей, то, как скоро весть об этом дойдет до нас, то виновный нарушитель мира и спокойствия, установленного его королевским величеством, доведет Речь Посполитую до погибели".

Ни поляки, ни русские не оставили неприязненных действий. По уходе Хмельницкого некто Якуб Роговский, выйдя из Замостья, кинулся на козацкий загон полковника Калины Воронченка и разогнал его. Русские, с своей стороны, сожгли дом пана Замойского, стоявший на озере. И по всей Руси не переставало кровопролитие, несмотря на видимое миролюбие предводителя, который, казалось, спокойно решился ожидать судьбы своей от воли королевской.

Хмельницкий прибыл, в первых числах января 1649 года, в Киев. При звоне колоколов, при громе пушек, при радостных восклицаниях многочисленного народа предводитель, со всеми старшинами, въехал торжественно в полуразрушенные Ярославовы Золотые ворота и, у стен св. Софии, был приветствуем митрополитом и духовенством; бурсаки академии и училищ пели ему латинские и украинские стихи. Козаки, говорит русский летописец, заплакали, увидя красоту церквей Божиих столицы св. Владимира на землю опроверженную.

Сам гетман стал грустен; что-то странное явилось в его характере: он то постился и молился, долго лежал ниц перед образами в храме; то советовался с колдунами, которых держал при себе три, и, пьяный, пел думы своего сочинения; то был ласков и ровен в обращении со всеми, то суров и надменен; козачество все прощало ему.

В Киеве ожидал его дорогой гость Паисий, иерусалимский патриарх, ехавший в Москву. От лица всего православного мира на востоке он приносил ему поздравление и побуждал его на новую войну против ненавистного папизма.

В Литве борьба с русским народом не прекратилась с отступлением Хмельницкого: с ожесточением резались против панов литовские крестьяне, но неудачно. В декабре Горкуша, бывший до того времени на Березине, напал на Быхов, дважды хотел взять его штурмом и дважды был отбит. Он отступил; Ян Пац преследовал его и, догнав у Поповой горы -- замка, который был сборным местом для составления загонов, разбил наголову. Кривошапка и Микулицкий шли, с своими загонами, на выручку Горкуши, но, услышав о его несчастии, ушли в Бабиновичи. Пац отправил отряд выгнать их оттуда. Хлопы разбежались частью в лес, а частью в Стародуб. Милоковский, Жданович и Горский погнались за ними, имели на дороге несколько стычек, возвратили несколько пленных дворян и дворянок и достигли Стародуба. Стародубовцы просили пощады, уверяли, что те, которые воевали в Литве, ушли в Мглин, а в Стародубе остались невинные люди. По уверению литвина-современника, шляхетство тогда пощадило город.

Вслед за тем Радзивилл напал на Мозырь, бывший в руках Михненка. Прежде всего он отправил отряд, под начальством Павловича, на овручскую дорогу, чтобы пресечь возможность удалиться козакам, а сам повел войска свои на приступ с трех боков. После упорного боя драгуны разломали палисады, т.е. тесно соединенные между собою бревна, с большим усилием овладели валом и ворвались в город. Упорство русских приводило в изумление неприятелей: они засели в домах и стреляли из них; город был зажжен; русские продолжали бить врагов среди пылавших строений, убиваемые падающими на них крышами и стропилами. Сам Михненко был схвачен и сброшен с башни. Другой предводитель, неизвестный по имени, был счастливее: он успел выбежать из развалин Мозыря и наткнулся на неприятельский отряд; какой-то жолнер схватил его, но поскользнулся, и козак, в свою очередь, схватил его и умчал с собою.

От Мозыря Радзивилл отправился к Бобруйску и неожиданно окружил его. Мещане просили пощады; русские священники умоляли Радзивилла о милосердии. "Хотя, -- говорит современник, -- князь знал хорошо причину такого смирения, однако рассудил, что истребление мещан будет вредно государству, а мятежа не уничтожит, и обещал мещанам целость жизни и имущества, если только они все, поодиночке, выйдут за ограду города, выдадут знамена и начальников возмущения со всеми, кто участвовал в мужичьем восстании". Они согласились, и тогда народ вышел толпою, дрожа от страха. Упорнейшие мятежники зажгли башни и, защищаясь, погибли в пламени города, их предавшего; начальник бросился в воду, но его вытащили, привели к гетману и посадили на кол. Все зачинщики были, подобно ему, посажены на кол; а другим, кого только обвиняли в участии в бунте, рубили руки. Таково было положение дел в Литве до конца февраля 1649 г.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Положение Украины. -- Сношение с Крымом, Турцией, Молдавией, Трансильваниею, Московиею. -- Польские комиссары в Переяславле.

В течение девяти месяцев 1648 года Украина изменилась так, как не изменялась в продолжение веков: польский аристократический порядок рушился, сословия перемешались и слились в понятии русского козака; связь, соединившая Украину с Польшею, была, по-видимому, разорвана; но переворот оставался неконченным; еще кипело брожение, и кто мог отгадать, что из пего выйдет? Соседние державы, которые находились с Польшею во вражде, искали тогда своих выгод в связи с Украиною.

Крымское царство могло много выиграть от этого переворота. И Московское Государство и Польша, страны, неприязненные между собою, обе испытывали дикую силу татарских полчищ. Но отважные козаки, стоя на границе и Московского Государства и Польши, защищали, сами не зная того, и ту и другую державу, и не допускали татар пользоваться раздорами христиан, ибо они постановили между собою обет охранять веру и не только не допускать мухаммедан вторгаться в Московию и Польшу, но еще не давали татарам покоя и в их собственных жилищах. Теперь эти заклятые враги сами братались с крымцами, искали помощи. Для Крыма была двойная выгода: старинные враги мирились с татарами и вступали с ними в союз; следовательно, Крым освобождался от козацких набегов и неразлучных с такими набегами грабежей; украинцы открывали крымцам путь в Польшу; следовательно, для самих крымцев был случай поживляться грабежом.

В подобных отношениях козачество находилось и к Турции. Султаны жадно обращали взоры на Европу; Польша всегда была врагом турецкой державы. Издавна обе державы спорили между собою за Молдавию, которая переходила под власть то поляков, то турок. Когда в Европе затевался крестовый поход против турок, Польша, казалось, была первая держава, готовая пристать к нему. Намерение Владислава, возбуждавшего к войне против неверных и своих подданных, и чужие державы, естественно должно было усугубить вражду турок к полякам. Турция, соединясь с козаками, могла отомстить за все. Притом козаки издавна были самыми беспокойными врагами мухаммеданской державы: когда другие христиане угрожали им только приготовлениями, воззваниями одни к другим, козаки вели с турками беспрерывную крестовую войну, о какой только мечтали европейцы. Туркам представлялся случай сделать из отчаянных врагов себе союзников и даже подчинить их своей власти.

Мы видели, что Ислам-Гирей хотя принял участие в козаках, но не решался формально воевать против поляков. По когда первое дело было удачно и Хмельницкий отослал в Крым пленников, хан послал в Польшу требование, чтоб отдали ему дань за четыре года сполна -- и татары оставят козаков, а в противном случае, если дань не будет заплачена в течение сорока дней, поляки должны ожидать его со всею ордою. Примас, правитель государства по случаю междуцарствия, отвечал, что Польша не может удовлетворить хана немедленно, но чрез две педели соберется сейм, на котором постараются о средствах выплатить жалованье, которое поляки не хотели называть данью, и хотя они не имели войска, однако уверяли хана, что он, в случае нападения, не найдет их неготовыми. Между тем правитель отправил в Константинополь послом пана Жебровского к визирю Муссе-паше и жаловался на Ислам-Гирея; уверял в совершенном благорасположении Польши к Турции и просил, именем султана, низложить крымского хана как непокорного своему властелину. Посредством этого посольства, при пособии французского посла, Польша стала было обезопасена со стороны Турции. Визирь приказывал Ислам-Гирею немедленно отпустить польских пленников. Испуганный Ислам-Гирей отделывался тем, что поход сделан мурзою без его ведома, и проволакивал время.

Но надежда поляков была недолговременна; в августе сделался переворот: султан Ибрагим был умерщвлен янычарами; восьмилетний ребенок провозглашен султаном, под именем Мухаммеда IV, а капудан-паша Кападжилар овладел правлением. Ислам-Гирей поспешил с ним сблизиться и представлял, что мурзы его не выдадут польских пленников, потому что у поляков есть в плену татары. Визирь, действуя в духе противном прежнему правительству, задумал лучше воспользоваться переворотом в Украине, для приобретения себе выгод, и позволил Ислам-Гирею поступить как угодно. И так крымский хан сделался явным союзником Хмельницкого; с одной стороны, он был уже обеспечен успехами Хмельницкого, а с другой -- уверен, что турецкое правительство не станет ему мешать. По избрании Яна Казимира Ислам-Гирей написал ему поздравительное письмо и выразился в нем так: "Мы соединились с козаками, потому что ваш брат и предшественник, Владислав, не отдал нам поминков, следуемых по договору; за это мы задержали у себя ваших гетманов; если твоя королевская милость желаешь дружбы с нами и не хочешь, чтоб твое государство было опустошаемо, отдайте нам задержанные поминки, а если этого скоро не сделаете, то ожидайте нас к себе, на то мы и вошли в дружбу с козаками. Впрочем, желаем твоей королевской милости долгоденствия и доброго здоровья".

Хмельницкий наблюдал за дипломатическими делами очень искусно и, еще не выходя под Пиляву, отправил в Константинополь с самыми льстивыми предложениями кропивенского полковника Джеджалия, природного татарина, знавшего восточные языки. Посольство это было успешно. По приезде Хмельницкого в Переяславль прибыл к нему из Турции Джеджалий и с ним посланник турецкий, Ага-Осман. Визирь извещал, что самое правительство турецкое будет помогать Хмельницкому, и уже дано приказание хану выступить на помощь козакам с ордою, а силистрийский паша пришлет турецкий отряд с своей стороны. Хмельницкий постановил такой договор, что турки будут ему помогать -- и он отдаст им значительную часть Польского королевства от Дуная до Люблина, а Украина будет особенною Речью Посполитою. Козацкий предводитель не боялся ласкать турок обещаниями, что козаки будут находиться под покровительством Турции, как данники. Джеджалий выхвалял турецкое правление и рассказывал, что христиане, находящиеся под властью султана, живут счастливо. В ознаменование вечного согласия и дружбы турок с козаками турецкий посланник заключил с Хмельницким договор: султан позволил козакам свободное плавание по Черному морю и по Архипелагу, предоставив право беспошлинной торговли на сто лет; в Константинополе должен жительствовать козацкий посланник в особенной чести. Запорожцы обязывались, с своей стороны, защищать турецкие города и помогать туркам против разбоев, наносимых донскими козаками.

Прислали к Хмельницкому послов господари Молдавии и Валахии, Эти страны искали национальной независимости и, по своему положению, колебались между Турциею и Польшею. Обе державы издавна спорили за право ленного государства над волохами (румынами), а потому господари необходимо должны были участвовать в деле Украины. С одной стороны, козаки были страшны для волохов, потому что заключили союз с турками, отдавали туркам польские земли, лежащие на север от волошской (ныне молдавской) земли, и, таким образом, предавали волохов возможности быть совершенно порабощенными; с другой, -- они могли быть полезны для них и, при совокупном действии, взаимно утвердить общую независимость. Когда Хмельницкий поднял знамя восстания, молдавским господарем был Василий Лупул или Лупула, как обыкновенно все господари, достигший власти кознями в диване. Он обладал большими богатствами, приобретенными сначала до своего господарства торговыми оборотами, а потом уменьем пользоваться своею господарскою властью в продолжение долгих лет правления. Но власти этой становили пределы молдавские бояре, от которых он каждый день ожидал заговоров и, с своей стороны, старался ослабить аристократию. Какой-то претендент в то время оспаривал у Лупула престол: Лупул просил содействия у козаков. Хмельницкий принял ласково посольство и отправил в Молдавию отряд козаков, под начальством своего сына, Тимофея, и Тугай-бееву орду, а между прочим надеялся извлечь пользу собственно для себя. У молдавского господаря были две дочери: старшая была замужем за князем Радзивиллом; другая, Домна Розанда или Локсандра, оставалась в девицах и славилась красотою. Хмельницкий изъявил послу желание посватать для сына молдавскую принцессу {Истор. Рус. 84.}.

Союза с козаками искал трансильванский князь Ракочи. Подобно тому, как украинские гетманы стремились доставить независимость Южной Руси, по крайней мере, удельную, на счет Польши, седмиградские князья оспаривали свое владение от притязаний габсбургского дома. Мы уже знаем, что, по смерти Владислава, Стефан Ракочи искал польского престола. Но этот претендент в то время скончался. Когда избран был Ян Казимир, сын Стефана Ракочи, Юрий, новый седмиградский князь, обратился к Хмельницкому, оставляя без внимания на время или, быть может, не зная того, что Хмельницкий более всего содействовал вступлению на престол Яна Казимира. Посланник Ракочи предлагал Хмельницкому вступить в союз с его государем и двинуться, весною, с козаками на Варшаву в то время, как венгерцы нападут на Краков, и таким образом обе столицы могут быть покорены в одно время союзниками. "Если мой государь, -- говорил посол, -- получит польскую корону, то не забудет козаков и окажет им большую благодарность. В его царствование русская вера будет пользоваться одинакими правами с римско-католическою, а гетман будет удельным государем Украины и независимым владетелем Киева". Мало могло выйти хорошего для Украины из союза с венгерцами. Из всех славянских народов, которым венгерцы были всегда врагами, ни один не заключал в себе столько элементов, противных венгерской национальности, как южнорусский.

Наконец явился к Хмельницкому посол Алексея Михайловича, московского царя, Унковский с товарищами. Они привезли гетману в подарок собольи меха и ласковое слово его царского величества, как бы в ответ на многократные прошлогодние просьбы Хмельницкого об оказании ему содействия против поляков, выраженные и в его письме к самому царю, и в письмах к пограничным воеводам Московского государства. Царь уклонялся от разрыва с Польшею, желал успеха козакам, если в самом деле причина их восстания одна только вера; в противном случае советовал покориться предержащей власти.

Хмельницкий сознал, какую дивную перемену в короткое время сделала с ним судьба, когда, будучи, за несколько месяцев, бедным изгнанником, теперь увидел себя окруженным послами владетельных особ; но он знал, что обязан всем русскому народу, и потому, среди величия, показывал себя человеком чисто народным. В обращении с послами, окруженный своими полковниками, козацкий предводитель сохранял не только простоту, но и грубость козацкой беседы. Он потчевал их из золотых кубков простою горелкою, сам набивал для них трубки, а жена его, одетая в драгоценные убранства "аки пяная, табаку мужу своему в черепку ростирала" {Истор. о през. бр.}. Послы были удивлены братским и грубым обхождением полковников с своим начальником. Московский посол, человек почтенный и обходительный, по замечанию современного польского дворянина, часто принужден был опускать в землю глаза. Несмотря на радушный прием, оказанный Хмельницким послу Ракочи, венгерского аристократа возмущали грубые возгласы и степные манеры козаков. Говорят, что он тогда же потихоньку вымолвил по-латыни: Poenitet me ad islas beslias crudeles venisse {Т. е. я раскаиваюсь, что прибыл к этим свирепым зверям. Dyar. Miastk.}.

Недоставало польских комиссаров, а Хмельницкий дожидался их более месяца: ему хотелось показать перед чужеземными послами, как представители Речи Посполитой, недавно презиравшие козаков, как рабов своих, будут просить у них пощады. Еще в декабре король, по согласию с сенаторами, нарядил комиссаров для заключения трактатов с козаками: сенатора Киселя, с его племянником, хорунжим новгородсеверским, молодым человеком русской веры, князя Четвертинского, Андрея Мястковского с их ассистенциею. Он поручил им объявить козакам прощение, вручить Хмельницкому знаки гетманского достоинства и, выслушав просьбы козаков, заключить с ними условия. Некоторые паны роптали против такого дружелюбного обращения с козаками. "От Богдана Хмельницкого и козаков, -- говорили они, -- сталось Речи Посполитой такое разорение, какого не бывало с тех пор, как Польша существует, а король будет оказывать им честь! Нет, следует вести против мятежников войну и карать их до конца; не снесем такого бесчестия; лучше всем нам умирать, чем уступать своим хлопам". Король на это отвечал: "Если не допустим к милости нашей Богдана Хмельницкого и все войско запорожское, то придется ожидать еще худшего: хлопское своеволие не усмирилось; у Хмельницкого орда крымская наготове, а на наших коронных и литовских жолнеров такое Божье наказание, какого никогда не бывало. Поэтому нам нужно подумать о том, как бы не навлечь на Речь Посполитую окончательного разорения. Припомните, паны, еще и то: козаки прежде служили своею кровью Речи Посполитой и хотели ей добра, а чем им за это заплатили? Насилием и утеснениями! Они подняли мятеж по крайней нужде; все это дело гордых панов, которые напрасно грабили и разоряли извечных служак" {Акты Южн. и Запад. Росс. III. 288.}.

Польские послы выехали из Варшавы, в начале нового года, с огромною свитою, по обычаю панскому и, доехавши до Случи, принуждены были остановиться и просили у Хмельницкого провожатых, потому что не надеялись свободно проехать чрез мятежную Украину.

Хмельницкий выслал к ним полковника Тышу с козацким отрядом, и они вступили в Украину, встречая везде следы опустошения. Проедут несколько верст -- и попадется им навстречу либо разоренный костел, либо обгорелые пни панских дворов; не раз встречали они груды шляхетских и жидовских трупов. Когда они проезжали через русские села, их встречали толпы народа, бранили их, смеялись над ними, и с трудом разгоняли буйную чернь вооруженные козаки. Насилу они могли добыть себе корм для лошадей, и то за дорогую плату: сноп сена стоил тогда шесть флоринов. Подъехав к Киеву, комиссары получили прием повежливее; к ним выехали русские духовные: митрополит и архимандрит печерский с знатным священством, приветствовали их, как вестников мира, и увезли с собою в город, где, по известию современника Мястковского, Кисель имел секретный разговор с митрополитом. Высшее православное духовенство, в деле народного восстания, имело в виду единственно вопрос о вере, а потому с равным участием принимало и панов православной религии, как и козаков, и нимало не разделяло ненависти народа против панов, которая, после веры, была важнейшею причиною украинского восстания.

В пятницу, 9-го февраля, прибыли комиссары в Переяславль. Хмельницкий выехал к ним навстречу с полковниками и сотниками; перед ним несли бунчуки и красное знамя запорожского войска, как будто в намек дворянам, которые привозили такие же знаки от короля, что он уже и без королевского соизволения пользуется гетманским достоинством по избранию народа. После нескольких приветствий он сел по левую руку воеводы на одних с ним санях. Когда они въезжали в город, вдруг из двадцати пушек выпалили на городском валу.

Комиссары приглашены были тотчас на обед к козацкому предводителю, где застали чужеземных послов. Молодая жена Хмельницкого угощала гостей.

После обеда отвели комиссарам квартиры по разным улицам города, так чтоб они не могли сходиться без того, чтоб Хмельницкий об этом не имел возможности узнать.

На другой день комиссары спрашивали Хмельницкого, где будет ему угодно назначить место для торжественной аудиенции, на которой следовало вручить ему знаки гетманского достоинства.

"На площади, -- отвечал Хмельницкий, -- потому что здесь нет такого дома, где б могли поместиться полковники и козаки".

Комиссары оскорбились этим.

"Ясное дело, -- говорили между собою молодые дворяне, -- что Хмельницкий хочет унизить нас пред чужеземными послами и перед всею чернью. Это обида Речи Посполитой!"

"Нельзя противиться, -- возразил старик Кисель, -- мы в руках козаков. Не спорьте, господа, о месте, чтоб нам не испортить всего дела".

10-го февраля назначен был день для аудиенции. Часов в двенадцать утра вышли послы на площадь. Хмельницкий стоял в богатом собольем кобеняке, покрытом материею кирпичного цвета. Гетман был прикрыт бунчуками. Вокруг него полковники, каждый с своею булавою, и вся старшина. Народ и простые козаки толпились на улице и на крышах домов. Были здесь и чужеземные послы. Когда комиссары появились, загремели бубны и трубы. Кисель подошел к Хмельницкому, неся в одной руке королевскую грамоту, а в другой булаву, осыпанную сапфирами.

"Его величество, -- начал он, -- посылает ясновельможному гетману и всему войску запорожскому свою королевскую милость".

Это был приступ приготовленной речи. Один из полковников перебил его словами:

"Король як король, але вы королевенята, броите много, и наброилисте, и ты, Киселю, кисть от костей наших, одщепився и пристав до ляхив".

Хмельницкий приказал ему замолчать. Помахивая булавою, отошел полковник с негодованием.

Тогда воевода подал Хмельницкому грамоту на гетманство и булаву, а хорунжий новгородсеверский, молодой Кисель, поднес красное знамя с изображением белого орла и с подписью Johannes Çasimirus Rcx. Хмельницкий принял и поблагодарил. Грамота была прочитана всенародно {См. грамоту в нам. киевск. комм. I. 361--366.}. Но вдруг в толпе раздались голоса:

"На вищо вы, ляхи, принесли нам си цяцьки? Знаем мы вас; хотите упьять нас у неволю приборкати!"

Джеджалий выступил на средину и поддерживал народный говор.

"Хочуть нас уловити, -- говорил он, -- щоб ми ярмо панське з себе зкинувши, упьять надили. Нехай злизнут ваши солодки дари: уже теперь нас не зануздаете; не словами, а шаблею росправимось, коли хочете! Майте вы соби свою Польшу, а Украина нам, козакам, нехай зостаеться".

Хмельницкий закричал на него с досадою:

"Я придумав був щось сказати панам, а вони одвит у мене з голови выбили!"

Потом он обратился к панам и сказал:

"А що сталось, те сталось, треба то злому часу приписати".

Сказав это, он пригласил комиссаров на обед.

Пред обедом Кисель хотел докончить свою речь, которую прервали козаки на площади.

"Ваша вельможность, -- говорил он, -- принимаете от короля большие знаки благоволения. Его величество прощает вас и отпускает навсегда все прежние ваши проступки, обещает старинную вольность греческой религии, умножение козацкого реестрового войска и восстановление прежних прав и преимуществ войску запорожскому, а вам дарует начальство над войском. Его величество надеется, что вы, как верный слуга и подданный, употребите, с своей стороны, все старание, чтоб остановить дальнейшие смуты и кровопролития, будете внушать хлопам повиновение и немедленно приступите к переговорам с нами, комиссарами его королевского величества и Речи Посполитой".

Хмельницкий отвечал:

"Благодарю его королевское величество за милость, оказанную чрез ваших милостей: благодарю за вручение команды над войском и за прощение моих проступков, за все нижайше благодарю! По что касается комиссии, то трудно теперь начать переговоры: войско не собрано, полковники и старшины далеко, а без них я не могу и не смею ничего делать".

За обедом разговор стал живее.

"Идет дело о здоровье моем, -- сказал Хмельницкий, -- потому что я не получил удовлетворения от Чаплинского и Вишневецкого; надобно непременно, чтоб один был мне выдан, а другой наказан: от них вся причина кровопролития и смут. Виноват и пан краковский -- Потоцкий, зачем меня гнал, когда я унес душу в днепровские ущелья; но он получил свое. Виноват и пан хорунжий Конецпольский за то, что у меня похитил отчину, Украину лащовщикам раздавал; а они обращали в хлопов заслуженных у Речи Посполитой молодцов, грабили их, вырывали им бороды, запрягали в плуги; но он не так виноват, как первые два. Из всего этого ничего не выйдет, если одного не накажут, а другого мне сюда не пришлют: иначе, або мини з войском запорожским пропасти, або земли ляцкий, всим сенаторам, дукам, королькам и шляхти згинути. Мало ли этого, что кровь христианская льется! Литовское войско истребило Мозырь и Туров; Януш Радзивилл сажает русских на кол. Я послал туда несколько полков, а Радзивиллу написал: если он одному из христиан такое сделает, то я то же сделаю четыремстам пленникам польским, которых у меня много, и заплачу за свое".

Ксендз кармелит Лентовский, приехавший с комиссарами, заметил:

"Ваша вельможность! Быть может, вести эти из Литвы не совсем верны".

Тогда Вешняк, Чигиринский полковник, крикнул на него.

"Мовчи, попе! Твое то дило нам то задавати? Ходино, попе, на двир: научу я там тебе як запорожских полков-никив шамовати!"

Он вышел из комнаты проворчавши: "И ваши ксендзи, и наши попи уси ростаки-сини". Очевидец шляхтич уверяет, что Вешняк ударил бы ксендза булавою, если б близко сидел".

Таково было первое свидание.

- 15 -

---

Оглавление: • - 1 - • - 2 - • - 3 - • - 4 - • - 5 - • - 6 - • - 7 - • - 8 - • - 9 - • - 10 - • - 11 - • - 12 - • - 13 - • - 14 - • - 15 - • - 16 - • - 17 - • - 18 - • - 19 - • - 20 - • - 21 - • - 22 - • - 23 - • - 24 - • - 25 - • - 26 - • - 27 - • - 28 - • - 29 - • - 30 - • - 31 - • - 32 - • - 33 - • - 34 - • - 35 - • - 36 - • - 37 -