Советскому писателю-классику, лауреату Нобелевской премии Михаилу Александровичу Шолохову исполнилось бы в эти дни 100 лет. Что такое для нас Шолохов сегодня? Что осталось от той глыбы, того монумента, включенного в школьные программы, многократно экранизированного и канонизированного, увенчанного и прославленного, прижизненно овеянного не только лавровыми венками, но и скандальной славой?

Его скандальность навсегда останется при нем, потому что вряд ли когда-нибудь кто-нибудь внятно ответит на вопрос, насколько реальны слухи о том, что Шолохов не сам написал главное произведение своей жизни роман-эпопею «Тихий Дон», а позаимстововал, подобрал, украл (какое слово вам больше понравится) у какого-то погибшего индивидуума. По этому поводу будет написано еще множество книг (плюс к уже написанным), защищена уйма диссертаций (плюс к уже защищенным), сделано немало научных карьер (плюс к уже сделанным). Самое главное — это ничего не изменит. Никакие экспертизы стиля, никакие графологические изыскания не позволят обстоятельно и однозначно ответить на этот вопрос, ответить так, чтобы его закрыть раз и навсегда.

Да и надо ли его закрывать? Главное, что «Тихий Дон» есть, он признан в мировой литературе, а Михаил Шолохов так или иначе причастен к этому роману. Если не в качестве гениального писателя, написавшего в двадцать с чем-то лет такую эпопею, то уж в качестве гениального авантюриста — это уж точно.

Продолжение этой легенды — разговоры о том, что он за всю свою жизнь вообще ничего не написал, а последние десятилетия и вовсе был творческим импонентом, а то, что написал («Поднятая целина», рассказы и т.д.), тоже является не его трудом, а результатом работы каких-то тайных помощников, литературных «негров». Ведь так до сих пор и не ответили на вопрос, почему Шолохов всю жизнь прожил в этой своей станице Вешенской, наотрез отказавшись переезжать в несравненно более престижную Москву, куда, как принято говорить, стекались все сливки, где бурлила общественно-политическая и культурная жизнь. Было ли это затворничество добровольным или вынужденным, как-то связанным то ли со сложными отношениями Шолохова со Сталиным и Хрущевым, то ли с нежеланием публичной демонстрации своих не блестящих интеллектуальных способностей, как-то не красящих потенциального автора «Тихого Дона», то ли с заметными проявлениями алкоголизма? Может, этим затворничеством он просто подчеркивал мессианство своей фигуры (в конце концов, Лев Толстой тоже ведь окопался в Ясной Поляне и в какой-то степени провоцировал паломничество поклонников, страждущих истины от босого старца с внушительной бородой). А может быть, Михаил Александрович просто куда органичнее чувствовал себя в окружении простецких односельчан, нежели во фраке нобелевского лауреата? Кто знает…

Сейчас мы живем в такие времена и в такой стране, что фамилия Шолохов — пустой звук. Но те, кто жил в иные времена и в иной стране, хорошо помнят «шолоховоманию», бес-конечные школьные сочинения на тему «Образ Давыдова из «Поднятой целины» и тихую ненависть к писателю за то, что его «Тихий Дон» такой многотомный. Мы были очень далеки от метаний Григория Мелехова, и в «Поднятой», но не понятой «Целине» нам были близки не идеальные Давыдов с Разметновым, даже не колоритный Макар Нагульнов, а доступная, отдающаяся всем подряд Лушка и непутевый дед Щукарь, с которым все время происходили какие-то случаи, которые сейчас мы бы назвали прикольными.

Приколы на этом не закончились, и когда позднее мы познакомились с другой «Целиной», написанной якобы генсеком Леонидом Ильичем, вот тут мы и поприкалывались, вволю занимаясь сравнительным анализом. Тут уж никаких версий по поводу авторства выстраивать не приходилось — и самому наивному было ясно, что писали этот «шедевр» цэковские «негры». Брежневу присудили Ленинскую премию в области литературы, и это выглядело ничуть не меньше, чем Нобелевская шолоховская, только смешнее.

Кстати, из «Поднятой целины» выросли и ноги любимых в то время «колхозно-кулацких» телесериалов, снятых по романам Анатолия Иванова, — «Тени исчезают в полдень», например. Ведь многое было буквально списано у Шолохова: коварный Устин Акимыч Морозов из «Теней» — это типичный шолоховский Яков Лукич Островнов, а Купи-Продай Бориса Новикова — разве не брат деда Щукаря, пусть и двоюродный?

Вообще, Шолохов и кино — это отдельная тема. И тут — легенда на легенде. Как случайно встреченный в коридорах киностудии актер Петр Глебов стал для режиссера Герасимова Григорием Мелеховым, которого так долго искали. Как Евгений Матвеев, снимая «Поднятую целину», сам сыграл Нагульнова, в потом, посмотрев в ленинградском БДТ, как эту роль играл Павел Луспекаев, чуть ли не падал перед артистом на колени, кляня себя за то, что не снял в этой роли «дядю Пашу». Как Сергей Бондарчук, снимая фильмы по шолоховским произведениям, приезжал бесконечно советоваться в Вешенскую и наблюдал, как патриарх долго-долго молчал и курил, роняя отдельные фразы. Как у того же Бондарчука зарубежные продюсеры отняли его последнюю работу — новый сериал по «Тихому Дону», и кто знает, может, это послужило причиной кончины Сергея Федоровича, а не только резвые наскоки на него «кинореволюционеров» на печально знаменитом V «перестроечном» съезде кинематографистов. Как именно в шолоховских «Они сражались за Родину» сыграл последнюю свою роль легендарный Вася Шукшин, такой же колючий и народный, как Шолохов, Вася, которого нашли утром мертвым в пароходной каюте, и озвучивал его роль Лопахина совершенно другой актер…

Многое можно вспомнить. И Олега Борисова — театрального Григория Мелехова, совершенно непривычного, щуплого «казацкого Гамлета». Все были шокированы, когда именно его всевластный Товстоногов назначил на главную роль. Да и сам артист разволновался не на шутку, зато потом быстро успокоился, когда за эту же работу ему дали звание народного артиста СССР. И комик Евгений Леонов вызывал поначалу неподдельный шок в драматичной роли Якова Шибалка в шолоховской «Донской повести» — это после «Полосатого рейса»-то. И оперетта «Бабий бунт» — это тоже по Шолохову. И эстетский «Тихий дом» телеведущего Сергея Шолохова — в чем-то производное от «Тихого Дона» Шолохова Михаила.

Да, и еще навсегда, конечно, осталась знаковая гордая фраза Андрея Соколова — Сергея Бондарчука из «Судьбы человека», фраза, до сих пор объединяющая всех мужчин постсоветского пространства: «После первой — не закусываю». Вот с этим уж точно не поспоришь.