| |||
Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). Мой первый Толстой • Все авторы -> Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). Мой первый Толстой Я помню. Мне девять лет. Я читаю "Детство и отрочество" Толстого. Читаю и перечитываю. В этой книге все для меня родное. Володя, Николенька, Любочка -- все они живут вместе со мною, все они так похожи на меня, на моих сестер и братьев. И дом их в Москве у бабушки -- это наш московский дом, и когда я читаю о гостиной, диванной или классной комнате, мне и воображать ничего не надо -- это все наши комнаты. Наталья Саввишна -- я ее тоже хорошо знаю -- это наша старуха Авдотья Матвеевна, бывшая бабушкина крепостная. У нее тоже сундук с наклеенными на крышке картинками. Только она не такая добрая, как Наталья Саввишна. Она ворчунья. Про нее старший брат даже декламировал: "И ничего во всей природе благословить он не хотел". Но все-таки сходство так велико, что, читая строки о Наталье Саввишне, я все время ясно вижу фигуру Авдотьи Матвеевны. Все свои, все родные. И даже бабушка, смотрящая вопросительно строгими глазами из-под рюша своего чепца, и флакон с одеколоном на столике у ее кресла, -- это все такое же, все родное. Чужой только гувернер St-Jerome, и я ненавижу его вместе с Николенькой. Да как ненавижу! Дольше и сильнее, кажется, чем он сам, потому что он в конце концов помирился и простил, а я так и продолжала всю жизнь. "Детство и отрочество" вошло в мое детство и отрочество и слилось с ним органически, точно я не читала, а просто прожила его. Но в историю моей души, в первый расцвет ее красной стрелой вонзилось другое произведение Толстого -- "Война и мир". Я помню.
* * *
Мне тринадцать лет. Каждый вечер, в ущерб заданным урокам я читаю и перечитываю все одну и ту же книгу -- "Война и мир". Я влюблена в князя Андрея Болконского. Я ненавижу Наташу, во-первых, оттого, что ревную, во-вторых, оттого, что она ему изменила. -- Знаешь, -- говорю я сестре, -- Толстой, по-моему, неправильно про нее написал. Не могла она никому нравиться. Посуди сама -- коса у нее была "негустая и недлинная", губы распухшие. Нет, по-моему, она совсем не могла нравиться. А жениться он на ней собрался просто из жалости. Потом, еще мне не нравилось, зачем князь Андрей визжал, когда сердился. Я считала, что Толстой это тоже неправильно написал. Я знала наверное, что князь не визжал. Каждый вечер я читала "Войну и мир". Мучительны были те часы, когда я подходила к смерти князя Андрея. Мне кажется, что я всегда немножко надеялась на чудо. Должно быть, надеялась, потому что каждый раз то же отчаяние охватывало меня, когда он умирал. Ночью, лежа в постели, я спасала его. Я заставляла его броситься на землю вместе с другими, когда разрывалась граната. Отчего ни один солдат не мог догадаться толкнуть его? Я бы догадалась, я бы толкнула. Потом посылала к нему всех лучших современных врачей и хирургов. Каждую неделю читала я, как он умирает, и надеялась, и верила чуду, что, может быть, на этот раз он не умрет. Нет. Умер! Умер! Живой человек один раз умирает, а этот вечно, вечно. И стонало сердце мое, и не могла я готовить уроков. А утром... Сами знаете, что бывает утром с человеком, который не приготовил урока! И вот наконец я додумалась. Решила идти к Толстому, просить, чтобы он спас князя Андрея. Пусть даже женит его на Наташе, даже на это иду, даже на это! -- только бы не умирал! Спросила гувернантку -- может ли автор изменить что-нибудь в уже напечатанном произведении. Та ответила, что как будто может, что авторы иногда для нового издания делают исправления. Посоветовалась с сестрой. Та сказала, что к писателю нужно идти непременно с его карточкой и просить подписать, иначе он и разговаривать не станет, да и вообще с несовершеннолетними они не говорят. Было очень жутко. Исподволь узнавала, где Толстой живет. Говорили разное -- то, что в Хамовниках, то, что будто уехал из Москвы, то, что на днях уезжает. Купила портрет. Стала обдумывать, что скажу. Боялась -- не заплакать бы. От домашних свое намерение скрывала -- осмеют. Наконец решилась. Приехали какие-то родственники, в доме поднялась суетня -- время удобное. Я сказала старой няньке, чтобы она проводила меня "к подруге за уроками", и пошла. Толстой был дома. Те несколько минут, которые пришлось прождать в передней, были слишком коротки, чтобы я успела удрать, да и перед нянькой было неловко. Помню, мимо меня прошла полная барышня, что-то напевая. Это меня окончательно смутило. Идет так просто, да еще напевает и не боится. Я думала, что в доме Толстого все ходят на цыпочках и говорят шепотом. Наконец -- он. Он был меньше ростом, чем я ждала. Посмотрел на няньку, на меня. Я протянула карточку и, выговаривая от страха "л" вместо "р", пролепетала: -- Вот, плосили фотоглафию подписать. Он сейчас же взял ее у меня из рук и ушел в другую комнату. Тут я поняла, что ни о чем просить не смогу, ничего рассказать не посмею, и что так осрамилась, погибла навеки в его глазах, со своим "плосили" и "фотоглафией", что дал бы только Бог убраться подобру-поздорову. Он вернулся, отдал карточку. Я сделала реверанс. -- А вам, старушка, что? -- спросил он у няньки. -- Ничего, я с барышней. Вот и все. Вспоминала в постели "плосили" и "фотоглафии" и поплакала в подушку.
* * *
В классе у меня была соперница, Юленька Аршева. Она тоже была влюблена в князя Андрея, но так бурно, что об этом знал весь класс. Она тоже ругала Наташу Ростову и тоже не верила, чтобы князь визжал. Я свое чувство тщательно скрывала и, когда Аршева начинала буйствовать, старалась держаться подальше и не слушать, чтобы не выдать себя. И вот раз за уроком словесности, разбирая какие-то литературные типы, учитель упомянул о князе Болконском. Весь класс, как один человек, повернулся к Аршевой. Она сидела красная, напряженно улыбающаяся, и уши у нее так налились кровью, что даже раздулись. Их имена были связаны, их роман отмечен насмешкой, любопытством, осуждением, интересом -- всем тем отношением, которым всегда реагирует общество на каждый роман. А я, одинокая, с моим тайным "незаконным" чувством, одна не улыбалась, не приветствовала и даже не смела смотреть на Аршеву. Вечером села читать о его смерти. Читала и уже не надеялась, и не верила в чудо. Прочла с тоской и страданием, но не возроптала. Опустила голову покорно, поцеловала книгу и закрыла ее. -- Была жизнь, изжилась и кончилась. Не пропустите: • Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). Любовь и весна (рассказ) • Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). О нежности (рассказ) • Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). Чучело (рассказ) • Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). Псевдоним (рассказ) • Тэффи (Надежда Александровна Лохвицкая). Весна (рассказ) Ссылка на эту страницу: |
|
||
©Кроссворд-Кафе 2002-2024 |
dilet@narod.ru |