I

— Любить, брат, ближнего — большая выгода. Пойми ты, чудак, ведь, Богу все едино: будешь ты любить иль не будешь, а вот тебе-то самому очень даже полезно. Злобой, что у меня возьмешь? Ровным счетом ничего. А ты подойди ко мне с любовью да с лаской — и остальную рубаху с меня скинешь.

Шахтеры смеются и попыхивают цигарками.

Происходит разговор на подъемной площадке у основания ствола на глубине ста пяти сажен под землею.

Ораторствует Захарка-Шалый, вне артельный углекоп, краснобай, пьяница, грамотей и шатун.

Площадка, обшитая толстыми досками, напоминает деревенскую баню, горячо натопленную. Вдоль стен горят электрические лампочки и красноватым светом озаряют небольшую группу бородатых шахтеров с черными, как у арабов, лицами. Углекопы сидят на двух опрокинутых ящиках, курят и философствуют.

В сгущенной рудничной жаре люди распарились, обмякли, устали и готовы часами сидеть здесь, но долго в шахте бездельничать нельзя: донесут штейгеру — и под штраф попадешь.

Вот зияют черные пасти продольных галерей. Там, далеко в низких забоях идет упорная, тяжелая работа. Окутанные плотной непроницаемой тьмой, забойщики тяжелыми кайлами «грызут» породу.

Железно-каменные стуки мечутся по черным узким коридорам, и уныло позванивает почвенная вода.

— То-то ты ласков, — возражает Шалому один из углекопов, — когда на похмелье просишь, а в получку тебя сам черт не сыщет.

Шахтеры скалят белые зубы, поблескивают белками глаз и ждут ответа Шалого.

Захарка встает, выпрямляет усталую спину, поводит широкими плечами и хочет сказать свое слово, заранее приготовленное, но в это время в седьмой продольной появляется в черной бездонной тьме красная точечка, и Шахтеры умолкают. Каждый берет свою лампочку и быстро исчезает.

Показывается в полукруглом просвете галереи темная движущаяся фигура. Тьма еще держит человека, и не видно его лица, но вот он шагнул на площадку, электрический свет вырвал его из черного плена, и молодой штейгер в кожаной куртке и форменной фуражке подходит к стволу и подает сигнал машинисту, чтоб его подняли наверх.

Гулко стучит подковами слепая рудничная лошадь. Она тащит вагончики, нагруженные добычей.

Где-то очень далеко, на самом краю пласта за крутым уклоном бренчат цепи тягельщиков-подростков, и перекликаются во тьме короткие стальные удары шахтерских кирок.

II

А на земле светло, солнечно и весело, точно и не сентябрь сейчас, а май. Уж такой выдался денек. Небо, после долгих дождей, выглядит праздничным, хорошо вымытым, темно-голубым, и ни одной соринки на горизонте.

Серая бесплодная равнина Донецкого бассейна, всегда угрюмая, молчаливая, теперь ярко освещена солнцем, отливает золотом, и четко вырисовываются редкие палисадники, с трудом выращенные, перед зданиями контор и жилищ управляющих.

Пожелтели, опаленные осенними лучами, молодые тополи, и густо рдеют многолиственные липы.

Осыпаются садики, но бодро и неумолчно посвистывают зяблики, свившие себе гнезда под крышами ветхих сараев выработанных и заброшенных шахт.

На пароконной линейке лихо подкатывает инженер Воронов с женой.

Он только вчера вернулся из Ростова, где пробыл целых две недели по личным своим делам.

Воронов типичный горняк, немного одичавший в глуши, но человек душевный, дельный и добряк на редкость.

Шахтеры любят Воронова за его простоту и часто жалуются ему на контору.

Сергей Петрович недавно женился на «явреечке», по выражению углекопов. Был роман, знойный, головокружительный роман с препятствиями, с секретной перепиской, вплоть до побега невесты из родительского дома.

Теперь они счастливы, влюблены и радостно упиваются молодой здоровой жизнью,

Воронов — блондин, среднего роста с крупными чертами лица, голубоглазый и широкоплечий. Человек он аккуратный, уравновешенный, каждый шаг у него рассчитан, каждое слово обдумано. Она — маленькая, бойкая, нервная брюнетка с большими черно-бархатными ласковыми глазами, хохотунья, мечтательница и неожиданная в своих прихотях.

Вздумалось ей сегодня спуститься в шахту. И как ни уговаривал Сергеи Петрович «отложить фантазию» до другого раза — не помогло: маленькая женщина настояла-таки на своем.

III

— Вера, держись, ради Бога, за перекладину и не урони лампочку.

— Хорошо, Держусь… Не маленькая я.

— Нет, ты маленькая и глупенькая, — шепчет Воронов.

Он входит в клеть.

— Пускаю!

Это произносит машинист.

— Одну секунду, — откликается инженер, и впервые с беспокойством поглядывает на стальной канат.

Вера сейчас похожа на мальчугана-озорника: на ней круглая барашковая шапочка и мужнина тужурка, висящая на тоненькой фигурке, как пальто. На руках кожаные рукавицы, а на груди лампочка. Вид у ней задорный и шаловливый.

— Можно! — решительно и коротко командует Воронов.

Машинист повернул рычаг. Клетка покачнулась, упала и скрылась.

Из колодца вырвался свист рассекаемого воздуха и короткий крик «инженерши». Затем все смолкло, и только мерно и равнодушно стучала машина да жужжал стальной канат.

— Господи, как страшно! — воскликнула Вера.

Молодая женщина не узнала своего голоса, гулко и чуждо зазвеневшего в этом черном бездонном колодце.

Вот и площадка. Инженера встречает штейгер, уже побывавший наверху и снова спустившийся для встречи начальника.

— Совсем не похоже, что мы под землею, — говорит Вера, и в то же время не без опаски оглядывается.

— А ты знаешь, какой толщины камень висит над нами? — спрашивает Сергей Петрович, и сам сейчас же отвечает: — Сто пять сажен имеет эта черная скала.

— Ужасно. И люди работают в такой глубине? И жарко тут как!

— Помилуйте, здесь не жарко, — отзывается штейгер. — Вот в забое — там действительно не холодно.

— Не холодно. Воображаю, как там не холодно… — говорит Вера, и смеется.

— Сведи меня туда, — просит она мужа.

— Не стоит, Веруня, охота тебе… Там душно, газом пахнет. Тебе с непривычки…

— Нет, нет, нет! — капризно перебивает Вера. — Я хочу. Идемте, — вдруг решительно добавляет она, обращаясь к штейгеру.

Тот вопросительно смотрит на Сергея Петровича.

— Делать нечего, идемте, — говорит Воронов.

И все они направляются к одной из продольных галерей.

IV

Еще полпути не прошли, а у Веры уже застучало в висках, и голова закружилась.

Мысль, что она находится глубоко под землею, не оставляет ее ни на минуту. В памяти пробуждаются рассказы о подземных катастрофах, и тревожно начинает биться сердце.

— А мы, Веруня, все глубже уходим. Скоро к забою подойдем. Тебе не душно?

— Н-нет.

В этом «н-нет» муж улавливает тревожную нотку, и ему досадно на самого себя, зачем он согласился взять жену с собою. И, как всегда в подобных случаях, воображение начинает рисовать страшные картины взрывов, подземных пожаров, наводнений… И постепенно закрадывается в душу мрачное тяжелое предчувствие.

— Веруня, будь осторожней: тут большие выступы пустой породы. Не задень, смотри, плечом или головой.

Голос инженера странно шуршит в каменной тьме. Монотонно стучат тяжелые капли почвенной воды. Тихо и жутко в руднике. От лампочек падают желтые отсветы и поблескивают стальные полоски рельс и искрятся кристаллики антрацита.

Вера молчит. Зубы крепко стиснуты, и нервы напряжены до крайности.

— Наклони, Веруня, голову: здесь низко будет. Смотри, не ударься.

Шепот мужа пугает молодую женщину, и она уже слишком усердно сгибается.

И вдруг из глубокой тьмы вырывается грохот, и трескучим громом прокатывается по всем шахтам рудника.

Вера вздрагивает, съеживается в комочек и цепко хватается за мужа.

— Не бойся, — кричит Сергей Петрович, — это Маша ползет. Доброе и кроткое животное. Вон видишь, огоньки? А гремят вагончики. Эх, ты, женщина. Испугалась-то как.

Вера хочет возразить, но чувствует, что ее голос будет заглушен этой ужасной трескотней, и отмалчивается.

Навстречу, среди грохота и многоголосого шума плывут, дрожат и кружатся живые огоньки-точки. Вот уже они совсем близко. Из мрака выползает голова серой лошади. Вот уже видно, как она уныло выступает вперед, как стучит подковами. А вот и длинный ряд вагончиков на маленьких толстых колесиках. Откатчик — молодой измазанный парень — шагает рядом с лошадью и лаптями расплескивает лужи, попадающиеся на каждом шагу.

— Стой! — кричит инженер.

И поезд тотчас же останавливается.

И снова стало тихо в руднике. Вера облегченно вздохнула и быстро успокоилась.

Откатчик, увидя инженера, снял шапку и повел белками.

Вера подносит лампочку к морде лошади. Темный выпуклый глаз остается совершенно покойным.

— Что это, Сережа, она слепая?

— Да, слепая. Она у нас старенькая, наша Машенька. Четыре года живет здесь.

— Разве ее не поднимают наверх?

— Нет. Наши лошади обречены на вечную тьму. Здесь они живут, здесь слепнут, работают и умирают.

— Ведь, это же ужасно! — восклицает Вера.

— Ничего не поделаешь. На то и рудник. — Ну, пошел своей дорогой, — добавляет Воронов, обращаясь к откатчику.

И поезд, нагруженный антрацитом, трогается.

V

Совсем низко упал каменный свод шахты. Подвигаться приходится чуть ли не ползком. Вера едва держится на ногах. С каким удовольствием она вырвалась бы из этой черной бездны. Но она упряма и должна выдержать искус до конца.

— Ну, Веруня, отдохни немного, — говорит Сергей Петрович, — теперь уже недалеко. Сейчас увидишь, как добывают уголь.

— Тут сухо, присесть можно, — говорит штейгер.

— Нет, уж я лучше постою, — отзывается Вера.

Она чувствует, что если сядет, то не в силах будет встать. А ей не хочется показать себя слабой.

Где-то вблизи беспрерывно стучат молотки. Временами доносятся голоса людей и какой-то характерный лязг цепей, точно недалеко проходит партия каторжан.

— Кто это? — спрашивает Вера, обращаясь к мужу.

— Ты о чем?

— Да вот, кто это цепями гремит?

— Тягельщики. Сейчас увидишь.

— Ну, теперь поползем. Пожалуйста, будь осторожней. Здесь очень низко.

Молодая женщина собирает последние силы и ползком подвигается рядом с мужем.

Вот и гнездо. Мелькают огоньки. Что-то вблизи грохочет, стучит, звенит, падает, трескается. Но людей еще не видать.

Ползут дальше. Вера с трудом переводит дыхание. Ей жарко и душно. Она вся в поту, и это мешает ей двигаться.

Сергей Петрович подбадривает ее:

— Еще немного, Веруня. Сейчас конец. А вот и наши тягельщики…

— Что это? Боже мой! — восклицает Вера и останавливается.

Перед изумленными испуганными глазами молодой женщины протащились на четвереньках тягельщики.

Это были мальчуганы, лет 14-15, не более. Все они были прикованы цепями к деревянным ящикам, наполненным углем. Цепи прикреплены были к широким кожаным поясам. На руках большие рукавицы, на ногах тяжелые сапоги с острыми подковами.

Вид этих детей ужаснул маленькую женщину.

— Разве можно так? — почти закричала она.

— Что такое, Веруня?

— Да ты посмотри, что они делают. Ведь это хуже каторги. Разве можно детей заставлять так работать. Это бесчеловечно.

— Успокойся, Веруня. Ничего ужасного здесь нет. Рудник у нас благоустроенный, воздуху, сравнительно, немало, сухо и безопасно. Ты бы посмотрела, что в Юзовских рудниках делается, тогда бы ты поняла, насколько у нас лучше.

Слова мужа, однако, мало успокаивают Веру, и она глаз не может оторвать от маленьких каторжан, как она мысленно назвала тягельщиков.

Вот они протащились мимо. Исчезли во тьме их лампочки, и не слышно стало цепей.

VI

Протащились еще немного и остановились у самого забоя. В низкой каменной пещере лежали на животах углекопы и «грызли породу». Видны были только ноги людей, или, вернее, их грязные мокрые лапти, да слышно было, как стучали кайла.

— Когда здесь начались работы? — спросил у штейгера Сергей Петрович.

— Третьего дня.

— Закрепы новые?

— Нет. С четвертой галереи.

— Зачем? Ведь я же говорил, чтоб закрепы были новые.

— Не знаю, Иван Федорович распорядился, — оправдывался штейгер.

— Ах, уж этот Иван Федорович…

Воронов хотел продолжать, но в этот момент в забое что-то случилось. Раздался сильный густой треск, и в ту же минуту углекопы торопливо стали выползать из гнезда.

— Эй, вылезайте!

Это кричит бородатый шахтер замешкавшимся в забое товарищам.

Вера не помнит себя от страха.

— Что случилось? — спрашивает она, и хочет бежать назад.

Она забывает, что над нею низко повис каменный свод, хочет выпрямиться, но сильно ударяется головой и падает.

Сергей Петрович бросается к ней и подносит к лицу жены лампочку.

— Вера, что с тобой? Ты ударилась? Да?

Ответа нет. Упала шапочка с головы и расплелись черные косы. Лицо бледно, глаза полузакрыты.

По спине Воронова пробегают холодные шарики.

— Послушайте, Лимин, жене моей дурно… Помогите, пожалуйста… Ее надо вынести отсюда.

Штейгер приполз к Сергею Петровичу, и оба они с большим трудом и всевозможными предосторожностями вытащили из гнезда впавшую в бесчувствие Веру.

Когда добрались до главной галереи, Воронов поднял жену на руки и бегом пустился бежать с дорогой ношей к подъемной площадке.

Штейгер едва поспевал за ним.

Всегда покойный, никогда не теряющий самообладания, Сергей Петрович на этот раз совершенно растерялся и, вместо того, чтобы жену привести в чувство, продолжал мчаться вперед, рискуя на каждом шагу споткнуться, упасть и разбить голову о камни.

Вот, наконец, и площадка. Штейгер забегает вперед и дает сигнал машинисту.

Вера все еще не подает признаков жизни. Воронов вносит ее в клеть. Он совсем выбился из сил. Онемели руки. Шумит в ушах, и весь он дрожит, взволнованный и растерянный.

Поднялась клеть, прибежали люди и помогли вынести «инженершу».

Вера приходит в себя. Она сидит на ящике и виновато улыбается. Необыкновенно ярким кажется ей солнечный свет. Она жадно глотает свежий воздух и не может отвести глаз с голубого неба.

— Вот видишь, какая ты, — нежным голосом укоряет ее Сергей Петрович. — Говорил же я тебе… А ты — хочу да хочу…

— Что там такое случилось? — спрашивает Вера.

— Да ничего не случилось. Упал кусок породы. Нет, ведь я же знал, что ты не выдержишь. И говорил я тебе…

— Прости, я виновата. Но, видишь ли, это потому, что я в первый раз…

— И в последний. Будь покойна, — энергично добавляет Воронов.

Спустя немного молодые супруги возвращались домой. Бодро бежали лошади по ярко освещенной равнине. Вера долго молчала, чувствуя себя виноватой, а потом не выдержала и заговорила:

— Знаешь, Сережа, что я тебе скажу? Когда мы разбогатеем, я не позволю тебе служить здесь.

«Пробуждение» № 3, 1913 г.