Сказка

Спокойно дремало гнилое болото. Берега его обрамлял высокий камыш и тихо шептался с печальной осокой, наклонённой над вонючей илистой водой. По воде плавали широкие листы водяных растений, а над ними возвышались болотные лилии, такие беленькие, чистенькие и невинные, и такие гордые своей чистотой, что нельзя было и подумать о их родстве с гнилым болотом. Правда, у них не было никакого запаха, кроме разве того, что от них немножко отдавало тиной, но они этого не замечали и весело улыбались.

А на кочке, поджав под себя ногу, уже целый день стоял глубокомысленный аист и думал о египетских письменах, которые он читал на пирамидах, когда был в Египте. Он считал себя очень учёным, потому что говорил всегда никому непонятным египетским языком.

Две лягушки -- самец и самка -- с чувством пели дуэт "не искушай меня без нужды" [романс Михаила Глинки на стихи Е. Баратынского - ред.], аист слушал -- и не ел их: так был меланхолично настроен!

Тихо и сонно было на болоте. Голоса лягушек нежно вибрировали, камыш чуть слышно шелестел и нашёптывал слова любви осоке, а она стыдливо потупилась и, наклонясь, рассматривала своё отражение в гнилой, зелёной воде. Лилии невинно улыбались.

Вдруг откуда-то прилетел ветер.

-- У-у-у! Как тут у вас скучно! -- сказал он камышу и осоке. -- Ты всё ещё ухаживаешь за этой недотрогой? Смотри, порежешься! А эти всё ещё поют одну и ту же песню! И аист всё ещё думает бесполезную думу! Старые слова, старые песни, старые думы! У-у-у! Как скучно здесь!

Камыш недовольно закачался и зашелестел, неподвижная осока зашевелилась, аист нахохлился, а ветер продолжал:

-- Как далеко я был! Я играл с морскими волнами. Вот была потеха! Они ревели как звери, вздымались и падали как горы, и я трепал их белые гривы! И море гудело как орган и пело дивную песнь!.. У! Что это была за музыка! Там были новые мотивы с новыми словами! Как волновалось море, как боролись волны! Как хорошо там было! У-у! У-у! Терпеть не могу лягушечьих песен!.. И там я видел рыцарей моря. Они живут на самом дне его, в коралловом дворце. И выходят они только ночью и в бурю, чтобы выгнать ночь. Что за доспехи на них! И сами они неуловимые и сильные, и тела их словно выкованы титанами из железа! И когда они выходят из волн и обнажают свои длинные, ослепительно-блестящие мечи -- вместе с ними из моря появляется лучезарное солнце! У-у! Много чудес на свете!

Лилии недоверчиво покачали головками.

-- А есть ли в море лилии? -- спросили они. -- Могут ли там расти такие чистые цветы?

Ветер нежно поцеловал их и ответил:

-- В море нет лилий. Вы бы там погибли с вашей чистотой: только грязное, гнилое болото порождает вас. Вы чисты оттого, что болото слишком грязно... Что толку в вашей красоте, когда вы украшаете и прикрываете собой грязь?

-- Этот чудак ветер не признаёт эстетики! -- сказали цветы, отворачиваясь от ветра.

Тут кто-то бросил камень, завёрнутый в газету. Рассерженный ветер подхватил его, изо всех сил швырнул в болото и улетел.

Болото всколыхнулось.

Камень громко шлёпнулся и пошёл на дно, а газетный лист развернулся в воде. По ней пошли широкие круги, лилии испуганно закачались, а лягушки так и не докончили свой дуэт.

-- Так! Так! -- закричали с другого конца болота дикие утки.

-- Что случилось? -- спросил по-египетски аист, вынимая из-под крыла голову и переступая с одной ноги на другую. Увидя как раз перед собой газетный лист, он гордо вытянул шею и важно заболтал. -- Ага! Понимаю: мне прислали газету!..

И он стал читать её, но так как газетный лист был написан не по-египетски, то аист не понял ни слова.

-- Гм! -- сказал он. -- Громко шлёпнулось, но, между прочим, совершенно непонятно -- откуда и зачем?

И, поджав под себя одну ногу, он погрузился в долгую думу о том, что бы могло быть написано в газетном листе. А от листа всё ещё расходились по болоту широкие круги.

-- Нет ли здесь чего-нибудь об изящном? -- спросили друг друга лилии, наклоняясь над мокрою газетой. -- Так приятно почитать иногда что-нибудь изящное и непременно чувствительное, такое, от чего на лепестках выступают слёзы: это очень приятно волнует сердце и разгоняет скуку.

Осока тоже наклонилась и молча заглянула в газетный лист, а камыш прошептал ей:

-- Милая, брось, не стоит забивать голову! Впрочем, ведь у тебя нет головы!.. Знаешь ли, я прежде тоже был очень любопытен, но теперь мне всё надоело... Всё, что пишут в газетах -- очень старо.

-- Ах, отстань пожалуйста! -- зашелестела осока и слегка оцарапала камыш. -- У тебя дряблая и пустая сердцевина, а я хотела бы понять жизнь нашего болота и вообще -- развиваться...

-- Скажите, пожалуйста! -- недовольно пробормотал камыш.

А газетный лист, намокая, медленно опускался на дно.

-- "Московские ведомости"? -- быстро осведомился гибкий и скользкий линь, сверкая своей золотистой чешуёй и мимоходом подплывая к печатной бумаге. -- Ах, нет, что-то другое, следовательно, читать не стоит! Я люблю только "Московские ведомости"...

И, вильнув хвостом, он проплыл далее.

-- Беспременно тут что-нибудь про моего соседа, про Ивана Иваныча написано! -- сказал карась, вылезая из тины. -- Накося, как грохнуло-то по болоту, инда я проснулся! Поглядишь -- будто бы только газета -- ан и у неё про нас камень за пазухой имеется! Ну, времена! Экие времена беспокойные пришли: только что в ил зароешься -- бац! Что-нибудь бухнется в болото! А зачем? Почему не тихо-смирно, не потихоньку да полегоньку? Полюбовно бы!.. Одначе, следовало бы прописать Ивана Ивановича: он у меня ракушку съел!..

-- Памфлет! -- сказал окунь, подплывая и заглядывая в газету. -- Понимаю все намёки. Интеллигенцию ругают: будто бы вообще, а, промежду прочим, кто у нас на болоте интеллигент? Никто как пескарь! Значит, это про него! Тоже и "буржуа" пробирают! Ну, это сразу видно, что вон про того леща писано!.. Но, позвольте, зачем этот резонёрский тон, какое полное право газета имеет на чужие недостатки указывать, когда у неё свои есть? Разве это бумага? Разве это шрифт? И потом -- посмотрите -- сколько в ней воды!..

В это время газетный лист опустился на дно, так как на него села улитка.

-- Я -- глубокая натура, замкнутая в самой себе! -- сказала она. -- Ах, сколько во мне чувств, идей и талантов! Меня глубоко возмущает этот газетный лист, который так невежливо и грубо появился здесь! Я не вижу в нём ни одной строки о добродетели, о сострадании к бедным и тем несчастным рыбам, которых судьба перекусила пополам! А где тут лирика? Где поэзия? Не мешало бы тем, кто пишет газету, помнить великие слова Пушкина: "мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и молитв!" А это что? Тьфу!

И улитка плюнула на газету.

-- Непременно пошлю им анонимное письмо с ругательствами! -- добавила она.

Но тут вполз на газету рак и, ни слова не говоря, сошвырнул её огромной клешнёй в болотный ил.

-- Я и сам умею читать! -- сказал он. -- Удивительно мне: зачем эти улитки лезут к нам, ракам, с чтениями? Слава Богу, мы теперь почти все грамотные! Почаще бы только к нам на дно газету пропускали, а уж мы её здесь как-нибудь тово... сами обмозгуем... самому оно способнее, чтобы, значит, без обману!.. А ну-ка, нет ли тут чего насчёт нарезки земли?..

И, медленно водя по строкам своей неуклюжей клешнёй, рак шёпотом начал читать по складам:

-- Стихотворение на тему "бей в железные сердца!"

Он глубокомысленно пошевелил длинными усами, остановился читать и спросил самого себя: "Бей? Кого и по какому поводу?"

Потом подумал и, махнув клешнёй, стал продолжать чтение, сказав:

-- Должно быть там, наверху -- что-нибудь случилось!

А его уже окружила целая стая разной мелкой рыбёшки и слушала чтение газеты. И рак важно читал её по складам, медленно водя огромной клешнёй, чтобы не сбиться со строки.

Вдруг в воде что-то зарябило, несколько окуней бросились врассыпную, и к газетному листу важно подплыла большая полосатая щука в сопровождении двух селёдок.

-- Ура! -- закричала мелкая рыбёшка.

Но щука устремила свой неподвижный взор на рака, который покраснел от смущения, и строго спросила:

-- Кто такой?

-- Рак...

-- Какой губернии?

-- Самарской...

-- Что это находится у тебя в клешнях?

-- Газетина...

Щука вильнула хвостом.

-- А, так у нас в болоте даже раки стали газеты читать? Да ведь этак они у нас все живо перешепчутся?

И повернувшись к селёдкам, сказала:

-- Взять его за жабры!..

А старый, заросший мхом пень стоял рядом и бормотал про себя:

-- Сто лет уж я стою на болоте и всё одну историю вижу! Ничего нового! Всё повторяется в мире! Суета сует и всяческая суета!

1902