Скажу несколько теплых слов в защиту редакторов. А то все ругают их, и, по-моему, напрасно.

Не знаю, как в столицах, у нас же в городе Тетерькине редактор замечательный и, в виде исключения, женского пола, притом -- высокого ума. Она совершенно молодая и со стороны внешней формы -- очень стройная, сюжет развернут вполне, фабула тоже обработана. Нецензурно выражаться воспрещает.

Хорошо-с. Однажды приношу ей рассказ из крестьянского быта, под заглавием "Женская порка".

Она прочла и стала меня энергично крыть. То есть так крыла в смысле идеологии, что по всему моему телу пошли пупырышки, как у щипаного индюка. Будучи сознательным, я выскочил на двор и стал глубоко вдыхать свежий воздух.

Надышавшись как следует, вновь подхожу к ее столу.

Она сидит, ничего не говорит и даже не смотрит на меня, а занимается маникюром. Брови наморщены.

А рассказ мой вкратце таков. Прибегает в сельсовет маленького роста мужичок с заплывшим глазом и кричит, что его избила жена, контрреволюционерка. Тогда всем комсоставом пошли брать эту скандалистку-бабу, которая сидела в избе, крепко запершись. Первый полез в окно председатель сельсовета, очень лохматый. Только он лег брюхом на подоконницу и закорючил ногу, как проклятая баба сгребла его за бороду и стала лупить ухватом по загривку, ругая Советскую власть. Председатель кричит: "Тяните скорей обратно за ноги! Убьет!" Словом, короче говоря, бабу взяли с бою и поволокли на площадь, затем согнали всех замужних женщин для образца наказания, затем оголили контрреволюционерку-бабу и стали производить дискуссию вожжами. Сначала сознательный муж драл, потом били содоклады и от прочих доброхотов. Скандалистка орала, остальные женщины поучались, смиренно говоря: "Мы будем тихие".

Это вкратце. Кончался же рассказ буквально так:

"Закат пылал. И вся пышная природа как бы созерцала подобный финал. Прохожий старик остановился, взглянул на истерзанное контрреволюционное бабье сидячее место, воскликнул: "Боже правый!"-- и заплакал".

Я говорю:

-- Как же так, Софья Львовна, вы бракуете такой потрясающий рассказ? Сюжет развернут, фабула обработана.

Она говорит:

-- Да, все прекрасно. Но у вас кулацкая идеология.

-- Никак нет, -- говорю, -- вожжами драли, а не кулаками.

Она опять начала меня крыть. Так крыла, так крыла, что у меня даже золотой зуб заныл.

Я вновь выбежал на улицу и сожрал две порции мороженого, удивляясь, до чего сознательны редактора.

Хорошо-с. Являюсь вновь к столу.

-- Вы меня, Софья Львовна, режете. Мне аванс надо. Я Мишке Сусленникову два с полтиной должен. Я...

-- Почему у вас тошнотворное слово "боже" с большой буквы? -- перебила она.

-- Потому, что это новая строка.

-- Пустая отговорка, -- сказала она. -- Переставьте слова, напишите: "Правый боже! -- воскликнул старик".

-- Так никто не восклицает, тем более на старости лет, -- сказал я. -- А всегда восклицают: боже правый.

Она говорит:

-- Я, знаете, человек подначальный, должна стоять на страже. Я человек партийный.

-- Я тоже человек сознательный, -- сказал я, вставил папиросу в янтарный мундштук и закурил, пуская дым самыми маленькими, деликатными колечками.

-- А скажите, товарищ Моськин, вы в данном рас сказе на стороне мужиков-насильников или...

-- Никогда! -- возмутился я. -- Всецело на стороне угнетенныхженщин! -- и вновь пустил дым самым маленьким колечком, вроде обручального.

-- Ну, тогда другое дело, -- ласково сказала она. -- А почему вы не женитесь?

-- Да как вам сказать, -- замялся я. -- Некогда жениться-то. Все рассказы пишу... Так разве, на скорую руку... это... как его... -- потупил я глаза. -- А во-вторых, где ее, невесту-то, взять?

-- Ну, -- улыбнулась она, прищуривая свои очаровательные глазки. -- За вас всякая пойдет... Вы очень симпатичный... Очень, очень!..

-- Извиняюсь... А вот почему вы замуж не выходите, такая красота? -- осмелел я и чувствую -- страшно заклубилась кровь во мне.

Она тоже замялась, склонила голову набок и ужасно обольстительно улыбнулась мне.

Тут совершенно вылетело у меня из головы, что она редактор: я усиленно задышал, в то же время обдавая ее двусмысленным любовным взглядом.

-- Итак, ваш рассказ пойдет, -- вдруг проворковала она; голос ее дрожал, пышная грудь вздымалась, сначала медленно, потом быстрей, быстрей.

-- Неужели пойдет?! -- трагически заломил я руки. -- Без всяких изменений? Ни одной строчки?!

-- Да, да, не волнуйтесь. Ну, может быть, какое-нибудь словцо и придется перевернуть. Не забывайте, что я женщина ответственная, одинокая...

-- Софья Львовна! Софья Львовна! -- и у меня впервые потекли обильные слезы радости прямо на пол.

Я вышел с высоко поднятой головой, громко сморкаясь и, на этот раз, пуская во все стороны огромные кольца дыма. В сердце моем горела сильная, глубочайшая к ней любовь.

И, будучи сознательным, я твердо решил: если, действительно, рассказ пройдет, женюсь на ней, женюсь...

И вот рассказ вышел.

Все было на своем месте, все, все, дословно, даже те строки, где баба ругала Советскую власть.

Лишь в самом конце рассказа, и то на законном основании, согласно идеологии, восклицание проходящего старика, а именно: "Боже правый", было заменено:

"Боже левый".

1926