...Странно мы относимся к словам ближнего своего. И никому в голову не приходит, что, в сущности, так относиться нельзя, что пора, наконец, пересмотреть этот вопрос и в корне изменить.

Вот вы встречаете у входа в метро мало знакомого вам человека. Человек этот приостанавливается и приветливо, но, конечно, с горячим любопытством спрашивает:

-- Как ваше здоровье?

И что же получает он в ответ? Короткое, идиотское "мерси". И при чем тут мерси? Неужели трудно удовлетворить желание этого милого человека и рассказать ему то, что ему так хочется знать? Отвести его немножко в сторону и начать задушевно и просто:

-- В детстве, мол, хворала я часто желудком, потом, очевидно, под влиянием здорового режима деревенской жизни, организм мой окреп. В тысяча девятьсот первом году перенесенный мною тиф оставил следующие осложнения: во-первых, что касается кишечника...

Если молодой человек вырвется от вас и вскочит в свое метро, вы не должны, воспользовавшись тем, что он торопится, считать свою задачу по отношению к нему выполненной. Вы должны разузнать его адрес и написать ему все подробно или же постараться созвониться с ним по телефону и изложить устно.

Что касается меня, -- я верю людям. Если у меня спрашивают: "Что вы поделываете?" -- я никогда не позволяю себе отделаться какой-нибудь оскорбительной ерундой, вроде: "Да ничего, помаленьку".

Ну какое представление может человек получить о моем времяпрепровождении от "помаленьку"! Ведь форменный вздор. Если он хочет знать, как я поживаю, я ему это и сообщу. Подробно, толково, -- скрывать мне нечего.

-- Сегодня утром зашивала дырку на чулке. Потом искала левую перчатку. Перчатки не нашла, но нашла шоколадину. Конечно, съела. Потом прачка принесла белье. Двух платков не хватало. Я ей говорю: "пуркуа" {почему? (фр.).}? Потом разбила стакан...

Уверяю вас, что любой человек сможет вполне удовлетворить самое голодное свое любопытство, если прослушает описание моего утра. Надо быть внимательным к потребностям ближнего своего. Раз спрашивает -- верьте, что ему это нужно знать.

Я верю. Я вообще верю ближнему своему. Порою это очень тяжело, но я верю.

Получила на днях письмо:

"Дорогой друг, мы в страшном отчаянии, что не можем быть у вас в пятницу, так как в четверг уезжаем на юг".

Как меня это расстроило! Не то, что они не придут. Это-то пустяки, я-то без них обойдусь. А вот их жалко. Люди в полном отчаянии. И какой тут юг спасет, когда нет спокойствия и на душе тяжелый мрак. Синее небо, сверкающее море, ликование весенней природы, веселая нарядная толпа -- все это только раздражает, на этом радостном фоне только выпуклее выступит тоска и душевное угнетение. Им бы легче было, если бы они уединились куда-нибудь в дикие скалы, где плачут чайки и глухо рокочет прибой. И нет около них преданного человека, который научил бы их, как избыть, как изжить горе, и удержал бы от малодушного и рокового шага, когда на вершине скалы или у обрыва над бездной мелькнет у них мысль:

"А что, если... одно движение и..."

Как все это тяжело! Милые, бедные... Как я за них боюсь!

А вот недавно -- казалось бы, пустяк, а вместе с тем...

Поручили мне предложить одному банкиру билет на благотворительный вечер.

Банкир спросил, сколько стоит, но я еще не успела ответить, как он воскликнул:

-- Ого! как дорого!

Потом сказал:

-- Я подумаю и потом вам сообщу мое решение по телефону.

-- Да у меня нет телефона.

-- Так я напишу.

-- А вы знаете мой адрес?

-- Ну, это уже пустяки. Я разыщу общих знакомых и от них и узнаю -- очень просто. Словом -- я подумаю.

Какой милый! Сколько берет на себя.

И вот каждый вечер, как только останусь одна, рисуется мне картина: пышно убранный стол. Нарядные люди пируют. Гремит музыка. И среди них один не поддается общему веселью. Он бледен, рассеян. Видно, что неотвязная мысль не дает ему покоя. Это он -- мой банкир.

-- Еще телятины, -- предлагает ему кокетливая хозяйка дома.

Он даже не слышит. Как далеки от него всякая телятина, всякий разгул и наслаждение жизнью. В ответ он молча сжимает виски и прикладывает салфетку ко лбу.

-- Миша, -- шепчет ему жена, -- ты утираешься шарфом мадам Гуртовник, -- что с тобой?

-- Молчи, я думаю... Я обещал подумать о билете, и я думаю...

А кругом декольте и шампанское. И вот вижу я другой вечер.

Уютный домашний очаг. Банкир с семьей сидит у камина. Тут же в роскошном сервизе дымятся кофе, чай, шоколад и какао. Беспечно резвятся дети. Преданно улыбается жена. Но банкир угрюм. Машинально окунает он свой палец в чужую чашку и отряхает пепел сигары в вазу с вареньем.

-- Отошли детей, -- говорит он жене. -- Мы должны наконец решить.

Детей уводят.

-- Я все понимаю, -- говорит жена. -- Как быть? Покупать билет или нет? Какую цену назначила эта дурища?

-- Двадцать франков. Как быть? Думаю уже три недели. Время идет! Время бежит!

-- Откажемся от поездки в Ниццу и купим билет.

-- А твои бедные нервы, которые так хорошо отдохнули бы под южным солнцем? Уж лучше продать имение.

-- А наша любовь, которая окрепла бы на почве собственных лугов? Может быть, можно уплатить ей векселями?

-- Ты рассуждаешь, как женщина. Что ты понимаешь в банковских операциях?

-- Миша, подожди, может быть, какая-нибудь неожиданность спасет нас. Может быть, она успеет за это время умереть. Скоропостижно. Я не желаю ей больших страданий -- пусть скоропостижно.

-- Увы! -- вздыхает мой банкир, -- у нее вид был очень крепкий. Она при мне съела четыре пирожка и еще говорила: "У меня сегодня что-то нет аппетита". Нет, на это рассчитывать нельзя.

-- Миша! Да ты, наконец, можешь отказаться от билета.

-- Эта мысль уже приходила мне в голову, но... это же нельзя решить так сразу. Надо как следует обдумать, взвесить.

-- Ты погубишь свое здоровье! -- отчаянным воплем вырывается из груди жены давно терзавшая ее мысль.

Он горько усмехается.

-- Жизнь, дорогая моя, не соткана из одних беззаботных радостей. Иди, малютка, смежи свои вежды, а я буду думать до утра. Иди и прикажи подбросить дров в камин -- меня давно знобит...

Он думает. Я, подлое беспечное существо, погашу сейчас лампу и буду спать, а он... Я плачу -- это правда, но что стоят мои скупые слезинки в сравнении с его страданиями!

И зачем это я сделала?

Я даже поделиться ни с кем не могу моими душевными терзаниями. Я окружена поверхностными, легкомысленными людьми. Они скажут:

-- Ха-ха! Да он ответил, что подумает, просто, чтобы от вас отвязаться, а вы-то распустили сантименты.

Как я могу допустить такую грубую мысль? Поверить такому вздору? Такой клевете?

Я знаю, что он, мой банкир -- думает. А я -- я за него страдаю. Каждому свой крест.

В душе звенят слова романса: "...тебя обнять и плакать над тобой!".

Время! Время! Прибавь ходу! Беги скорей! Ибо тают силы!..

КОММЕНТАРИИ

Из фиолетовой тетради II. Впервые: "Возрождение". -- 1927. -- 30 января. -- No 607. -- С. 2.

...слова романса "...тебя обнять и плакать над тобой"... -- имеется в виду романс на стихи А. А. Фета "Сияла ночь. Луной был полон сад...", где вторая и четвертая строфа заканчиваются строкой "...тебя любить, обнять и плакать над тобой". Стихотворение из сборника "Вечерние огни" (М. -- 1883), написанное 2 августа 1877 г., положено на музыку несколькими композиторами; наиболее известен жестокий романс Ширяева.