Село Конево стоит в заповедном лесу. Место глухое, от города дальнее, народ в селе лохматый, темный, лесной народ.

Помещика Конева, бравого генерала, владельца этого места, еще до сих пор помнят зажившиеся на свете старики: крут был генерал, царство ему небесное, драл всех как сидоровых коз. Пришла свобода, пала барщина, а мужик долго еще чувствовал над своим хребтом барскую треххвостку и все рабское, что всосалось в кровь, передал по наследству своим сынам и внукам. Даже до последних дней, когда поднялась над Русью настоящая свобода, жители села Конева все чего-то побаивались, все норовили по старинке жить, новому не доверяли -- опять, мол, обернется на старое, -- пугались всякого окрика, чуть что -- марш в свою нору, и шабаш!

Правда, и среди них были люди кряжистые, хозяева самосильные. Взять хотя бы семейство Туляевых, их пять братанов, один к одному, рыжебородые, кудластые, косая сажень в плечах. А главное -- очень широки у всех братанов глотки, и голос -- что труба, гаркнут на сходе, так тому и быть, -- кривда, правда, обида ли кому -- все равно: мир молчит, терпит.

Да и как не терпеть, надо до конца терпеть, про это самое и батюшка, отец Павел, каждое воскресенье говорит: "Кто терпит, тот рай господень унаследует".

Ну, и терпели мужики.

А эти горлопаны, братейники Туляевы, ежели и забрали себе самые лучшие участки, ежели и поделили не по правде сенокос -- пускай! -- им же, обормотам, худо будет: сдохнут -- пожалуйте-ка в кромешный ад, на вольную ваканцию живыми руками горячее уголье таскать.

* * *

Пришла несусветимая война, немчура с французинкой супротив России руку подняли, и всех пятерых братанов Туляевых, один по одному, угнали воевать. Больше полсела тогда угнали, лишь старичье да самый зеленый молодняк остались при земле, Ну, что ж: воевать так воевать. Вот весточки полетели с фронта: тот убит, тот ранен, у этого глаза лопнули от чертовых душистых каких-то, сказывают, газов. Вой по деревне, плач. Хорошо еще, что отец Павел неусыпно вразумляет: "Убиенных -- в рай", но все ж таки тяжко было -- в, каждой избе несчастье, бабы из черных платков с белыми каймами не выходят. Только у Туляевых старики и молодухи не печалуются, не вздыхают: видно, краснорожих братанов ни штык, ни пуля не берет.

А на поверку оказалось вот что: братаны и пороху-то не понюхали, а сразу, как на спозицию пришли, единым духом записались в дезертиры, да и лататы: ищи-свищи ветра в поле, до свиданья вам!

Это уже потом все обнаружилось, когда революция пришла. Вернулись после войны односельчане -- кто на деревяшке, кто без руки, с пустым рукавом, -- да и объявили про братанов:

-- Дезертиры. Мазурики... Ужо-ко мы их!..

* * *

А время своим чередом шло. В селе Коневе все честь честью: новые права установили, солдаты разъясняют все по правде, лес поделили, барский дом сожгли. Ах, сад? Яблоньки?.. Руби, ребята, топором! Ну, словом, все по-настоящему, везде комитеты, митинги, очень хорошо.

И, говорят, в Питере новое правительство сидит: генерал Керенский, князь Львов, еще какие-то правильные господа, все из бар да из князей, очень даже замечательные, и простому народу заступники. Ха-ха!.. А сам государь-император будто бы в Литовский замок угодил. Ха-ха-ха!.. Вот так раз! Отец Павел ни гугу, никакого разъяснения, только и всего, что красный флаг прибил на крышу, а тихомолком все же таки старикам нашептывал:

-- Годи, крещеные... все обернется по старинке... А смутьянов так взъерепенят, что...

Шептал он тихо, тайно, но все село вскоре расслышало и забоялось поповских слов: а вдруг да ежели?.. Ое-ей!.. Даже молодяжник присмирел -- опять барская треххвостка вспомнилась: а вдруг да ежели...

Но вот святки подходили, и к самому празднику объявились все пятеро братанов Туляевых. Чаев, сахаров наволокли, всяких штук: щикатулки, кувшинчики, ложки -- все из серебра, из золота, -- часы, перстни с каменьем самоцветным. А сами, как быки, один другого глаже.

-- Ну, каково повоевали, братцы? -- спросили их на сходе мужики.

А молодняжник сразу закричал:

-- Дезертиры, мазурики!.. Вон из нашего села!..

И прочие пристали, зашумел сход, -- того гляди, зубы братанам выбьют.

-- Не желаем!.. Вон!..

Тогда братаны, как медведи, на дыбы:

-- Ах, вон?.. Благодарим покорно... Да мы вас!.. Единым духом! Контрреволюцию пускать? А?!

-- Как так? Что вы, ошалели?.. У нас комитеты, митинги...

-- Комитеты?.. Тьфу, ваши комитеты! В три шеи комитеты!

-- Как так? -- закипятился молодяжник. -- Вы, значит, за царя?

-- Кто -- мы?! -- вскочили Туляевы и рты ощерили. -- Да знаете ли, кто мы такие?

-- Знаем... Малодеры...

Тут старший братан как тряхнет бородой да топнет:

-- Замолчь!! -- Так в ушах у всех и зазвенело, смолкли все.

А потом тихим голосом:

-- Товарищи, -- говорит. -- Вот что, товарищи... Мы все пятеро, то есть все единоутробные братья -- окончательные большевики... И будем мы в своем родном селе, скажем к примеру, в Коневе, настоящие порядки наводить, чтобы как в столице, так вопче и у нас... Будет теперича у нас не Конево, а Коммуния. Кто супротив Коммунии, прошу поднять руку! Вот мы посмотрим, кто против Коммунии идет... Мы па-а-смотрим!..

А сам кивнул головой да пальцем возле носу грозно так, ни дать ни взять исправник.

-- Значит, все под Коммунию подписываетесь? Согласны?

-- Согласны... Чего тут толковать, -- сказал за всех старый старичонка Тихон. -- Так, что ли, братцы?

-- Так, так... Согласны, -- забубнил сход. -- Только сделайте разъяснение, кака така Коммуния? Впервой слышим.

Тогда братаны разъяснили по всем статьям. Перво-наперво, чтоб не было никаких бедных, а все богатые; вторым делом -- все общее, и разные прочие, тому подобные мысли.

Ну, богатеям это шибко не по нраву, стали возражать.

-- Тоись, как все общее? -- спросил дядя Прохор, мельник-богатей.

-- А очень просто, -- сказал старший братан. -- У тебя сколько лошадей?

-- Три.

-- Две для бедняков, для неимущих... Таким же манером и коров, и овец... Иначе к стенке...

-- Тоись, как к стенке?

-- А очень просто, -- сказал старшой Туляев да на прицел винтовку прямо Прохору в лоб.

-- Краул!.. Братцы!.. Чего он, мазурик, а?!

Однако все обошлось честь честью, только постращал.

* * *

И стало через три дня: не село Конево, а Коммуния.

Братаны Туляевы дело круто повернули.

Раньше впятером под одной крышей жили, а теперича не то:

-- Мы, -- говорят, -- сицилисты-коммунисты.

И, чтоб укрепить полные повсеместные права, стали себе по новой собственной избе рубить.

Возле самой церкви, на площади, очень хорошие места облюбовали, два своих дома ставить начали да два в церковной ограде, а пятый дом к самому поповскому дому впритык приткнули.

Отец Павел сейчас протест:

-- Это почему ж такое утеснение? Вам мало земли-то, что ли? Зачем же сюда, на чужую-то?

-- Ни чужого, ни своего теперича нет, все общее, -- наотмашь возразили ему братаны.

-- Ежели собственность уничтожена, зачем же вы себе такие огромадные избы рубите?

-- Ах ты, кутья кислая! В рассуждение вступать?.. А вот погоди, увидишь, что к чему!

И живой рукой созвали сход.

-- Товарищи! Потому что мы коммунисты и вы все коммунисты-террористы, предлагаю: истребовать сюда попа и обложить его контрибуцией.

Пришел отец Павел, ни жив ни мертв.

-- Три тыщи контрибуции, а ежели перечить -- немедля к стенке -- рраз! -- пригрозил старшой Туляев и опять артикул винтовкой выкинул.

Поп задрожал-затрясся, побелел. Жаль денег, вот как жаль, по алтыну собирал, по гривне, -- однако жизни жальче. Сказал им:

-- Ну, что ж, миряне... Конечно, вы можете расстрелять меня без суда, без следствия... Берите, грабьте...

И вынес сполна три тыщи.

-- Добро, -- сказали братаны. -- Это все в Коммунию пойдет.

Поехали с поповскими деньгами в город, накупили себе того, сего. А избы ихние как в сказке растут: старшой братан железом крышу кроет.

Дивятся крещеные, шепчутся.

Таким же манером всех богатеев обложили: кого на пятьсот рублей, кого на. тысячу. А тут и до середних добрались.

-- Это все в Коммунию, -- говорят братаны.

И у каждого по две пары лошадей образовалось, сани расписные, пролетки, бубенцы.

Крещеным завидно стало, ропот по селу пошел.

-- Это чего ж они все себе да все себе... А нам-то?.. Вот так Коммуния!

-- Дак что же делать-то?

-- Надо бедный комитет избрать.

-- Да ведь избрали... все комитетчики -- братаны.

-- Надо новый.

Пошли скопищем к братанам.

-- Так и так, братаны. Желаем новый бедный комитет избрать... А вас, стало быть, долой.

Покрутили братаны усы, почесали бороды, а старшой как гаркнет по-военному:

-- Ага! Против бедного комитета восставать, против революции? Кто зачинщик? Вавило? Вавило, ты? К стенке!

Вскинули винтовки -- рраз! Упал Вавило.

Остальные разбежались, кто в подполье, кто в овин, потому у братанов ружья, а у прочих кулаки одни.

Наутро сход. Братаны объявили:

-- Борьба с контрреволюцией будет беспощадна. В случае доноса -- доносчика отправим за Вавилой. Твердая власть -- она очень даже строгая. А теперича, товарищи, на общественные работы -- марш!

И погнали все село свои новые усадьбы доделывать: тыном обносить, узорчатые ворота ставить.

Крещеные пыхтят на братановых работах, кто тын городит, кто крышу кроет, готовы братанам горло перегрызть, а не смеют: пуля в лоб.

А братаны сполитично:

-- Вот, товарищи, кончим дело -- спасибо вам большое скажем.

-- Очень хорошо... Согласны... -- сказали мужики и сглотнули слезы. У Андрона от кровной злости топор упал.

-- Все Коммунии да Коммунии, а когда же нам-то? -- спросил Андрон. -- Мы ведь самая беднота и есть...

Вечером у Андрона братаны в Коммунию последнюю удойную корову отобрали -- ведерницу.

Взвыл Андрон.

Да и все село взвыло, даже собаки хвосты поджали, вот какой трепет на всю Коммунию братаны навели. Все на учет забрали: хлеб, крупу, телят, до самых до жмыхов добрались. Мужики с голодухи пухнуть стали, а Туляевы жиреть: двух младших братьев оженили, свадьба с пивом, спиртом, пирогами, широкой гульбой была.

И если бы не Мишка Сбитень -- пропадом пропала б вся Коммуния.

* * *

Был когда-то парень разудалый в селе Коневе, Мишка. Насолил он всем вот до этих мест, озорник был, хуже последнего бродяги. Вздрючили его крестьяне и по приговору выгнали из селения вон.

Десять лет пропадал Мишка Сбитень. А тут как раз ко времю и утрафил. К самому Новому году взял да в Коммунию и прикатил.

Чернявый такой, будто цыган, в ухе серьга, через всю грудь цепочка, часы со звоном, папаха, полушубок. А глаза -- страшенные, на выкате, а усищи -- во! А сам -- чисто медведь, идет -- землю давит, от кулаков смертью пахнет: грохнет -- крышка!

-- Вы что как мертвые ходите, словно дохлые мухи? А? Радоваться должны, ликовать: из рабов гражданами стали.

-- Эх, Мишка, Мишка... -- вздохнули мужики. -- У кого радость, а у нас Коммуния.

-- Ха-ха-ха! -- захохотал Мишка Сбитень. -- Отлично сказано... Чего же вздыхать-то?

-- Да вот у нас в бедном комитете братаны Туляевы сидят. У них винтовки, а у нас -- ничем-чего.

-- Ха-ха-ха! -- опять захохотал Мишка.

А крестьяне ему все и обсказали до тонкости.

Долго Мишка хохотал, даже за живот хватался, а потом зубами скрипнул, да с сердцем так:

-- Ведите-ка меня на сход.

Вот собралось собранье. Братаны стали речь держать, а сами на Мишку все косятся.

-- Ты, товарищ, кто таков? Ты коммунист?

А Мишка в ответ:

-- Ха-ха-ха!.. Не признаете? А я вас знаю. Я -- волгарь. На Волге-матке десять лет работал, кули таскал, до самого Каспия доходил; вольным духом набирался, на Стенькином кургане чай пил. Мне черт не брат!.. Вот кто я таков... Ну, валяйте дальше...

Братаны так его и не узнали. Старшой шепнул середнему:

-- Не иначе -- большевик... Может, комиссар какой, с проверкой... Надобно по всей программе.

Да и начал жарить:

-- Контрреволюция, контрибуция, буржуи... Да здравствует вся власть Советов!..

-- Стой, товарищ! -- оборвал его Мишка Сбитень. -- Я слышал, вы больше двадцати тысяч контрибуции собрали. Где деньги?

-- Деньги? А у тебя, товарищ, мандат есть?

-- Есть, -- как в бочку, гукнул Мишка. Бросил цигарку, встал, размахнулся да как даст старшому по зубам. -- Вот мой мандат!

Все мужики в страхе повскакали, наутек бросились, к дверям.

-- Стойте, дурни! Куда вы?! -- гаркнул Мишка да к братанам: -- Мазурики вы, а не коммунисты. Буржуи вы, хамы! Ежели с кого контрибуцию брать, так это с вас... Ах, винтовки? Я те такую винтовку завинчу... Я те покажу стенку. Ребята, вяжи их, подлецов!!

Мужики валом навалились на братанов:

-- Попили нашей кровушки, аспиды!.. Рраз!

-- Стой, не смей, -- крикнул Мишка. -- Ну их к чертям!.. Погодь маленько, дай слово сказать.

-- Говори, говори... Желаем...

-- Товарищи! -- крикнул Мишка и тряхнул серьгой. -- Коммуна -- святое дело. Коммуна -- что твой улей, коммунист -- пчела. Всяк честно трудится, зато всяк сладкий кусок ест. От этого самого не жизнь, а мед. А кто ваши Туляевы? Пауки, вот кто. А вы -- мухи. В паутину -- хлоп, тут вам и карачун. Вы здесь хозяева, а не они. К черту их! Кто не за народ, тот против народа, против правды. К чертям Туляевых!

-- Так, так... К лешему под хвост!

-- Избы ихние отобрать! Имущество? Имущество конфисковать!.. Начнем, товарищи, по-новому, по правде-истине... Чтоб всем была свобода, чтоб можно было дышать по всем статьям... А то ежели я тебе глотку зажму да ноздри законопачу, чем дышать будешь?..

-- Именно, что... Тогда не вздышишь!..

-- Эй, пятеро беднейших, выходи! -- скомандовал Мишка. -- Берите себе Туляевы избы. А вы, голубчики, к чертям отсюда, марш, катись колбаской! Таких коммунистов нам не надо.

1920