Была прекрасная светлая ночь. Несколько лунных лучей проникли через толстую штору в большую уютную детскую. Они осветили кроватку со спящей на ней темноволосенькой девочкой, этажерку с книгами, рабочий столик и еще несколько вещиц. Поиграв на всем этом, они разлеглись широкими полосами по полу и по стенам и стали прислушиваться, что творится в детской.

   Из игрушечного угла, где стояли всевозможные игрушки, раздавались оживленные голоса. "Господа!" -- кричал красный, как рак, Петрушка, -- "Я немало видел на своем веку! Не рассказать ли вам, для разнообразия, свою историю, а то, право, надоест вечно служить игрушкой в чужих руках. Согласны? Так я начну".

   -- Отчего же вам начинать? -- протянула в нос гордячка-кукла: она была одета в русский костюм и очень важничала.

   -- Оттого, что я умнее тебя! -- перебил ее забияка-Петрушка.

   -- Из-за чего тут спорить? Не все ли равно, кто расскажет, было бы интересно послушать, -- вмешалась фарфоровая болонка.

   -- Ну, положим, не все равно, -- проворчала кошечка Лина, большая охотница всем противоречить.

   -- "Хи-хи-хи", рассмеялся старый Рождественский дедушка: "Вот чудаки! проспорят до утра и ничего нового не узнают; всем нам, я думаю, давно надоело слушать одно и то же. Не лучше ли будет попросить наших новых соседок рассказать что-нибудь новенькое", -- и он указал на комодик, где стоял прехорошенький кукольный чайный сервиз.

   -- Ты, дедушка, прав! -- согласились все и обернулись к незнакомцам; один только Петрушка не сделал этого, а продолжал ворчать себе что-то под нос.

   -- Пожалуйста, расскажите нам, откуда вы пришли и что видели? Мы здесь совсем закисли, некоторые из нас годами не выходят на свет Божий, -- заговорили игрушки, обращаясь к сервизу.

   Чашечки сконфуженно поклонились обществу, причем издали нежный звук "дзин-дзин" и начали мелодичным, как серебряный колокольчик, голоском:

   "Если позволите, то с большим удовольствием! Но так как всем говорить зараз неудобно, то пусть расскажет одна из нас".

   Слушатели разместились поудобнее, и чашечка, немного подумав, начала: "У быстрой речки находилась глиняная яма: глина эта была не простая, а благородная, -- такая, из которой делают посуду. Глина ничего лучшего не желала себе, как лежать на этом месте; ей было весело в недрах земли, к ней иногда забегали резвушки-ручейки, проникали болтушки дождевые капли; те и другие рассказывали ей презабавные сказки".

   -- Однажды, к яме подъехали люди и стали лопатами вынимать большие глыбы глины и бросать в телегу.

   -- Когда телега наполнилась, лошадь тронула. "Куда мы едем?" спросили глыбы, утомившись тряской. Как будто им в ответ лошадь остановилась у какого-то здания, где их бесцеремонно выкинули в громадный чан с водой. В нем глина обратилась в жижицу, которую большими черпаками перелили в воронку из громадных жерновов, жернова заходили, замололи, острые зубцы размельчили в массе все крупинки. Из воронки глиняную жижицу направили по желобам в деревянные чаны с водой; в них вся глина разделилась на слои; на самом верху лежал мягкий, нежный слой, под ним лежал слой погрубее, под вторым слоем третий -- глина, смешанная с железом, а на самом дне осел тяжелый песок.

   Раньше все это было целое, а теперь все лежало разъединенное, в тоскливом ожидании будущего. Ждать пришлось недолго...

   -- Бедняжки! -- вздохнул Рождественский дедушка из папье-маше.

   -- Бедняжки! -- повторил Петрушка, растопыря руки и глупо улыбаясь.

   -- Ах! -- вздохнули все сочувственно.

   -- После этого, -- продолжала рассказчица, -- пришел рабочий, выпустил из чанов воду и разрезал всю массу по пластам. Нижний слой пошел на грубую посуду, а верхний -- на лучшую, самую тонкую, из которой сделали нас.

   -- Как же вас сделали? -- спросили все, заинтересованные рассказом.

   -- Мастер положил на круглый, вертящийся на ножке, столик небольшой кусочек глины из верхнего лучшего слоя; ножку стола стал вертеть ногами, а руками нажимать глину, придавая ей форму чашечки; когда эта форма получилась, мастер перестал вертеть и нажимать и передал чашечку другому мастеру, который обточил ее ножичком, и она сделалась тоненькая-претоненькая...

   -- Иван Васильевич, готово! -- сказал он, передавая чашечку третьему мастеру, который приделал к ней маленькое, изящное ушко.

   -- Затем чашечку, т. е. меня, поставили в глиняный горшок особенной формы и вместе с ним сунули в печь. Печь стала постепенно накаливаться. Я вся вспотела, пот покрыл меня крупными каплями, а рабочие радовались, приговаривая:

   -- Как хорошо чашка сохнет, вишь, всю влагу отдает!

   -- Наконец меня вынули, облили каким-то составом и опять поставили в печь. Когда меня вторично вынули, то на моем белом фоне нарисовали палевые бутоны с зелеными листочками и поставили рядом с точно такими же чашечками, моими сестрами и братьями.

   -- При виде нашего превращения из кусочков глины в нарядные фарфоровые чашечки я забыла все, что было с нами до этого, и радовалась только настоящему.

   -- В магазине, куда нас послали, мы недолго стояли. Однажды туда пришла наша маленькая хозяйка и купила нас всех вместе. То-то была радость!..

   "Ку-ку-ре-ку!

   Ку-ку-ре-ку!

   Я громко кричу,

   Я солнце бужу!" --

   Пропел вдруг поблизости хвастунишка-петушок.

   Бледные лучи месяца торопливо скрылись. Игрушки быстро заняли свои прежние места. Один только Петрушка остался с раздвинутыми руками и застывшей глупой улыбкой на красном лице. В окно заглянула румяная заря, а за нею и красное солнышко.

1894