День 8 марта      

8 марта родился Андрей Миронов. Может быть, дата «виновата» в том, что искусство его было таким праздничным, а сам он – любимцем женщин. Его судьба с самого начала словно была задумана как легенда – от первой до последней строчки: родился на сцене, на сцене и умер...

Критик Ирина Василинина об Андрее Миронове:

<...>«Молодой, преуспевающий, энергичный, в зените славы и успеха, влюбленный в жизнь, не чурающийся никаких ее соблазнов, живущий, по первому впечатлению, как в той песне, которую он так замечательно пел, — умеючи и играючи. Вообще, сам ритм жизни Миронова был такой, что просто дух захватывало. И мало кого, в том числе и Андрея, тревожила чрезмерность его работы, ее перенасыщенность, по сути своей не оставлявшая времени для спокойного отдыха. А со стороны Миронов казался прямо-таки навечно заряженным энергией, исключавшей любую размагниченность. Казалось, в нем вообще переизбыток сил.

Театр, кино, режиссура, поездки... Надо жить играючи, надо жить умеючи... Он вроде бы так и жил. И всех это ослепляло. Завораживало. Обманывало. Не видно было никакого напряжения, которое на самом деле сопутствовало ему всю жизнь. <...> Нормальная повседневность заполнена ежевечерними спектаклями, рядовыми репетициями и многочисленными концертами. Это — повседневная работа. Но есть еще друзья, дом, долг перед родными и близкими, масса бытовых забот и хлопот, да и просто развлечения... Он во все уходил с головой, ничего не делая вполсилы.

Мария Владимировна Миронова говорила мне: «Если бы Вы только знали, если бы только могли представить, как серьезно, скорее даже фанатично, относился Андрюша к своей работе. И в театре, и на эстраде. Мне всегда было страшно за него. Но поделать я ничего не могла. Да и как иначе может вести себя уважающий себя актер?!»

Он приходил в театр задолго до начала спектакля. Так же, как на собственный концерт. Ему надо было все понять и прочувствовать самому — помещение, сцену, настройку рояля, качество света.

Театральный критик Борис Поюровский, многолетний друг дома Мироновой — Менакера, не случайно назвал свою статью о Миронове «Готовность к самосожжению». Он рассказывает всего-навсего о самом рядовом концерте Андрея, который проходил в ДК ЗИЛ. Актер сказал, что будет в Доме культуры за час до начала: ему нужна небольшая репетиция с электриком, радистом, пианистом. Ибо никаких кинороликов он не признает, все будет на сцене делать сам, сиюминутно. И как же он репетировал! «Как он, — пишет Поюровский, — возился с осветителями, концертмейстером, радистами! Сбегал в зал, возвращался к роялю, пел, танцевал, снова спускался в зал! Глядя на все это со стороны, я устал, а ему хоть бы что!»

Любой концерт Миронова проходил не просто хорошо — блистательно! Зрители кричали от восторга и отбивали ладони, вызывая еще и еще на бис. И вновь монологи и отрывки из прославленных спектаклей и фильмов, и вновь песни, танцы, эстрадные миниатюры. «И, — продолжает Поюровский, — ощущение такое, что все это — сущий пустяк, ерунда, небольшая шалость. Никакого пота, никакого напряжения». И только по окончании, уже за кулисами, «замечаю, что Андрей снял с себя почти все, что на нем было надето, и тщательно выкручивает над раковиной умывальника.

— Это что, всегда так?

— Конечно, — отвечает он, смеясь. — А как вы думали? Искусство требует жертв».

То же самосожжение было у Миронова-режиссера. Григорий Горин, один из самых близких друзей Андрея, рассказывал: «Наблюдать за репетициями Миронова со стороны — огромное напряжение. Во-первых, чисто физически трудно было уследить за его местоположением: он был то в зале, то в секунду оказывался на сцене, то кричал откуда-то сверху, из осветительной ложи. Сама же премьера очередной его режиссерской работы становилась просто жизнеопасным мероприятием, ибо, когда он стоял в темном зале, спрятавшись в дальнем проходе за портьерой, то бессознательно как бы играл все роли за всех исполнителей в тайной надежде, что телепатически передаст им хотя бы часть своей энергии. И когда кончался этот кошмар, когда стихал гром аплодисментов, а он, бледный и изможденный, сидел в своей гримуборной, я, уже не как драматург, а просто как бывший врач, осторожно спрашивал: «Как ты себя чувствуешь? Устал?» В ответ — всегда недоуменный взгляд и привычная фраза: «С чего мне уставать? Я же не работал, я только смотрел»...

Всеобщий любимец, Андрей, чувствуя себя на подъеме, тратился, не щадя сил, в искусстве и в быту. Но, видимо, силы от того не прибывали, скорее убывали. Скорее всего, физическая его организация была много слабее эмоциональной, которой так щедро наградила его природа и которую он так щедро отдавал людям. <...>

<...>Мария Миронова и Александр Менакер прижизненно и заслуженно воспринимались классикой отечественной эстрады. Они стали в один ряд с Аркадием Райкиным, Леонидом Утесовым, Риной Зеленой, этих не только коллег, но и друзей дома.

8 марта 1941 года у Мироновой и Менакера родился сын Андрюша. В родильный дом Грауэрмана, что на Арбате, Марию Владимировну увезли со сцены. Теперь многое кажется символичным. Андрей родился почти на сцене и умер почти на ней. Родился весной, став для родителей долгожданным подарком судьбы, и тут же грянула война. До ее начала, слава богу, удалось найти няню, Анну Сергеевну Старостину, которая до этого служила в семье старейшей артистки МХАТа Софьи Васильевны Халютиной.

...В Москве бомбежки... Эвакуация... Жизнь на пароходе, где ничто не приспособлено для только что родившегося ребенка. Прибыли в Ульяновск. Дождь и холод. У Андрюши температура тридцать девять — простудился на волжских сквозняках, когда его пеленали на дебаркадере. Выручает популярность родителей — у них много всесильных знакомых. В Ульяновске на помощь приходит жена знаменитого кинорежиссера Марка Донского — Ирина. В Ташкенте уже продавали вещи, чтобы купить рис, сахар, соль. Хватает ненадолго. А тут крошечный Андрюша заболевает тропической дизентерией. Врач говорит, что спасти ребенка может только сульфидин, самое дефицитное в то время лекарство. Достать его нельзя ни за какие деньги. И снова помощь — на ташкентском базаре Миронова встречает жену легендарного летчика Михаила Громова. Через несколько дней спецсамолет из Москвы доставляет лекарство в Ташкент. Андрюша спасен.

«Сколько мне, — рассказывает Мария Владимировна, — в то трудное время доводилось убеждаться, что свет не без добрых людей. Здесь, в Ташкенте, ко мне вдруг пришла знаменитая исполнительница цыганских романсов Изабелла Юрьева. «Изабелла Даниловна?! Какими судьбами?! — Машенька, вы совершенно напрасно удивляетесь. Я знаю, что у вас болен сын. А я недавно получила посылку и хочу с вами поделиться. Из сумки она начала выкладывать манную крупу, сахарный песок, шоколад... Я смотрела на все это и не могла вымолвить ни слова. Только плакала».

Они возвратились в Москву в середине октября 1942 года. Ребенок с няней остаются одни — Миронова с Менакером уезжают на Калининский фронт. Начинаются бесконечные фронтовые гастроли, продолжается трудный быт в Москве. Сорок пятый год встретили с концертами в Берлине. Только в январе 46-го вернулись домой. Не для отдыха, для работы. Когда могли, брали сына с собой в театр, хотелось как много больше быть с ним.

«И вот, — рассказывает Мария Владимировна, — в один из теплых вечеров мы взяли с собой шестилетнего Андрюшу. Он стоял за кулисами и внимательно слушал родителей. Вдруг в середине номера раздается дружный смех, которого мы в тот момент совершенно не ждали. Менакер даже осмотрел свой костюм, все ли в порядке по линии туалета? Мне почему-то приходит в голову мысль, что по сцене пробежала кошка — у зрителей это всегда вызывает неописуемый восторг. Поворачиваю голову и вижу стоящего посередине сцены Андрюшу с открытым ртом. Он так увлекся творчеством родителей, что захотел разглядеть их поближе и вышел на сцену. Это был первый выход Андрея Миронова на эстраду».

Думали ли вообще родители, что их сын станет актером? Наверно, не только думали, но были даже в этом уверены — темпераментная, увлекающаяся натура Андрея, его домашние импровизации, сценки и шаржи, которые он не уставал демонстрировать, рано проявившееся чувство юмора заставляли предположить подобную неизбежность. Вопрос: насколько активно они помогали ему в этом, насколько верили в его будущее на этой стезе? У Марии Владимировны на этот счет были твердые убеждения: «Хорошенькая, но бездарная актриса еще может как-то выжить в театре. Бездарный актер — катастрофа». Миронова с Менакером уехали в очередные гастроли, а в это время Андрей направился в Щукинское училище, лаконично и не без юмора в своем первом официальном заявлении обратившись к ректору «Щуки» Борису Евгеньевичу Захаве: «Сейчас я поступаю в ваше театральное училище и очень хочу поступить». И поступил, о чем родители узнали много позже.<...>

<...>Долгое время Мария Владимировна вообще не ходила на спектакли с участием Андрея. Боялась, панически боялась разочарования. Отменная профессионалка, напрочь лишенная сантиментов и спасительных иллюзий, она прекрасно понимала, что никакая безумная любовь к сыну не спасет ее от правдивой оценки его творческих возможностей.<...>

<...>Учился Андрей в 150-й школе, которая расположилась, и сейчас там находится, в самом центре Москвы, напротив бывшего филиала МХАТа. В разное время в этой школе учились — Андрей Вейцлер, Анатолий Макаров, Василий Ливанов, Геннадий Гладков, Эдвард Радзинский, Наталья Защипина, Людмила Петрушевская...

Андрей всегда был тем, кого называют «неформальный лидер». Хотя он никогда не был ни профоргом, ни комсоргом — этими юными представителями первичной власти. И не именитость семьи создавала ему ореол исключительности. Его темперамент, увлеченность, радостное восприятие мира привлекали, подчиняли, вели. Стайка мальчишек-подростков после школы иногда до позднего вечера шаталась по Москве. Все на подъеме. Почти взрослые сокровенные разговоры. Бесконечные проводы — до моей двери, а теперь до твоей... Московский воздух, какая разница — весна, зима, осень, — пьянил. Все девушки казались таинственно прекрасными. А мороженое в вафельном стаканчике — умопомрачительным наслаждением.

В школьном дворе играли в футбол. Андрей неизменно был голкипером. И, стоя в воротах, бегал и двигался беспрерывно. Куда бы мяч ни летел, к нему в ноги или тихо откатывался в сторону, тут же делал изящный прыжок и пластично красиво падал. Был ли это азарт игрока или тренировка с дальним прицелом — кто знает...

Не любил ни физику, ни математику, ни химию — уверял, что в будущем они ему не понадобятся. Уже что-то предвидел? Но на уроках литературы никогда ничего не читал с выражением — ни стихи, ни прозу. Урок всего лишь урок. Зато в самодеятельном школьном театре играл с полной отдачей. Лучшая роль — Хлестаков.

И уж совсем самозабвенно отдавал себя школьному джаз-оркестру. В те годы джаз в нашей стране только-только получал право на легальное существование. А Андрей им увлекался чуть ли не с пеленок. Вне всякого сомнения, домашнее музицирование Александра Семеновича способствовало тому. А в школе Андрей, сидя за барабаном, изумлял всех своей элегантностью, изяществом, неутомимостью. Он был всеобщим заводилой — первым приносил вести о том, куда стоит пойти, что необходимо посмотреть. «Это потрясающе!» (его любимое слово) — кричал он. И ребята, возглавляемые им, устремлялись в ЦЦРИ на выставку Ильи Глазунова, на фильмы «Утраченные грезы» с Сильваной Пампанини, «Летят журавли» с Татьяной Самойловой и Алексеем Баталовым, «Карнавальную ночь» с Людмилой Гурченко.

Под напором Андрюши начали, как и он, коллекционировать пластинки с песнями Эдит Пиаф, Александра Вертинского, Вадима Козина. От него же узнавали, чтобы потом зачитываться, об Ахматовой, Гумилеве, Пастернаке, Мандельштаме. С ним к Всемирному фестивалю молодежи и студентов 1957 года, в преддверии которого по всей стране прокатилась волна местных смотров, организовали и собственные эстафеты, матчи, репортажи. Друзья не уставали хохотать над его шутками, которые сыпались как из рога изобилия. В школе тройки постепенно остаются далеко позади. Как-то неожиданно выясняется, что Андрей безупречно владеет английским языком. Позже овладевает французским. Вдруг становится всем очевидно, что он безукоризненно воспитан, прямо-таки маленький лорд Фаунтлерой. Видимо, интеллигентная, но твердая рука родителей «доставала» его и во время их гастролей.

На вступительных экзаменах в Щукинское училище Андрей читал рассказ А. П. Чехова «Альбом», басню Сергея Михалкова «Седой осел» и, полная неожиданность для комиссии, стихотворение А. С. Пушкина «К морю». Как-то не вязалось это стихотворение со всем обликом Андрея, которого единодушно признали будущим комическим актером.<...>

<...>В воспоминаниях о Миронове педагогов «Щуки» нетрудно различить некую растерянную ноту. Попросту говоря, ничем особенным он их не поразил. Вместе с Андреем на курсе, которым руководил Иосиф Матвеевич Рапопорт, учились — Ольга Яковлева, Виктория Лепко, Николай Волков, Юрий Волынцев. Андрей Миронов не вызывал радостных эмоций и грядущих надежд. Очень точно сформулировал Юрий Катин-Ярцев, педагог великолепный, тонкий, умный, некое общее ощущение от именитого студента: «Пытаюсь вспомнить появление Андрея в училище... Мальчик с бледным лицом, со следами юношеских «пятнышек» (взрослеет!) на лице, со светлыми волосами и глазами, полноватый, воспитанный, чуть ли не шаркающий ножкой при здорованье. Нет, не очень уж был выразителен Андрей в начале своих занятий в училище и восторгов не вызывал. Неужели этот почтительный, стеснительный мальчик — сын Марии Владимировны Мироновой? Где в нем кроются качества яркой, броской, вызывающей восторги восхищения актрисы — его матери? Проявятся ли? И поначалу все шло тихо и незаметно и на зачетах, и на экзаменах».<...>

<...>Андрей скоро стал учиться очень хорошо, все больше и больше подтверждая свою дальнейшую профпригодность. И не более того. Его личностная исполнительская индивидуальность, так потрясшая всех много позже, оставалась в самом училище тайной за семью печатями. В училище Андрей трудился активно, много, он не был обделен ни количеством работ, ни вниманием мастеров-педагогов. Вот некоторые роли и «педагогические руки», через которые он успел пройти за время своего обучения. III курс. Н. В. Гоголь «Мертвые души» — Чичиков (педагог Ю. В. Катин-Ярцев); Б. Шоу «Пигмалион» — Хиггинс (педагог Ц. Л. Мансурова); Ж.-Б. Мольер «Мещанин во дворянстве» — Учитель музыки (педагог В. Г. Шлезингер); Я. Гашек «Похождения бравого солдата Швейка» — Лукаш (педагог Ю. П. Любимов).

Выпускной IV курс. А. Н. Островский «Доходное место» — Белогубов (педагоги И. М Рапопорт, А. И. Борисов, Т. М. Шухмина); Евг. Шварц «Тень» — Борджиа (педагоги А. И. Ремезова, Ю. В. Катин-Ярцев); водевиль «Спичка между двух огней» (педагог А. А. Ширвиндт).

С Я. Смоленским работал над отрывками из «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова и «Трое в одной лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома. Показывал много самостоятельных работ. Вместе с Ольгой Яковлевой, своей сокурсницей, сыграл отрывок из мольеровского «Лекаря поневоле» (сцена Сганареля и Мартины) на французском языке. Режиссером отрывка был Ю. П. Любимов. Видно, что это все роли первого ряда. Их много — честь, которой удостаивается отнюдь не каждый обучающийся. <...>

<...>Со многим у Андрея педагоги усиленно борются. «Надо убрать излишнюю нервность в руках»; «Надо побороть излишнюю пулеметность речи, она должна быть округлой»; «Надо побороть чуть заметное покачивание на ходу — плавность движения должна быть непременной». Он был не просто старательным, он все хотел делать на отлично.<...>

<...>Он всегда готов был прийти на помощь другим. В училище, уже в совершенстве владея английским, темпераментно кричал на товарища, которому иностранный язык никак не давался: «Это просто! Перестань зажиматься! Смотри на меня, делай, как я... Ну давай, давай... Получится!» И у «нерадивого» действительно получалось, ибо Миронов сумел разрушить преграду страха и неуверенности. Кто-то никак не мог справиться с очередным сценическим заданием. Андрюша спешил на помощь: «Старик, не огорчайся. Давай сделаем отрывок вместе. Пятерка обеспечена». Она словно по волшебству и выскакивала. Сам он, при его упорстве, пятерками обделен не был. <...>

<...>В 1962 году, в год окончания училища, он был приглашен Ю. Райзманом в фильм «А если это любовь?». Фильм этот, психологически глубокий, умный, человечный, заметим, и сегодня не утерял интереса и актуальности поднятых в нем проблем, а в то время он совершил отчаянный прорыв в некие запретные до того темы. Как в нем сыграл Миронов? Органично, но не более. Его Петр — фигура проходная, абсолютно незначительная, теряющаяся в общей массовке, изображающей школьников.<...>

<...>А в 1963 году в картине «Три плюс два» Г. Оганисяна он уже играет одну из центральных ролей — Романа Любешкина. Трое юношей, упоенных своей молодостью и отважной самостоятельностью, решают провести отпуск на берегу Черного моря без женщин, всяческих влюбленностей, вообще каких-либо соблазнов. Облюбовали прелестный уголок, среди сосен и набегающих на теплые камушки ласковых волн. А тут, вот он, «соблазн», — сюда же приезжают две очаровательные, красивей не придумаешь, девушки (Н. Фатеева и Н. Кустинская). Пока Миронов еще ничем не выделяется.<...>

<...>Что помогло Миронову обрести себя, явить миру, занять особое, лишь ему присущее место в искусстве? Слава родителей? Категорически — нет. Как ни странно это покажется, но Миронову, может быть одному из самых любящих и преданных сыновей, это не только не помогало, но внутренне сковывало и даже не на шутку раздражало. Он не желал слыть «сыном» знаменитостей, он стремился стать творческой личностью, а не следовать примеру и в искусстве, и в доме образцам вкуса, мастерства, музыкальности, насмешливого ума, которыми так щедро наделили природа Марию Владимировну и Александра Семеновича. Да, он прекрасно сознавал, что до поры до времени никто не может забыть, что на сцену выходит не просто артист, но отпрыск известной актерской семьи, но это ему мешало, и он просто-напросто запрещал упоминать об этом.

«Когда меня, — рассказывал Юрий Никулин, — с ним только познакомили, я не мог относиться к нему иначе, чем как к сыну Мироновой и Менакера — актеров моей юности. Для меня они были эстрадные боги. И вот артистом стал их сын. Невольно смотрел на него по-особому. Сам же Андрей страшно не любил, когда о нем говорили как о сыне Мироновой и Менакера. Он бесился при этом и умолял: «Я прошу, не надо. Я просто Миронов, и все, и никаких лишних разговоров быть не может».<...>

<...>Известно, только сказка скоро сказывается. Медленно, но неуклонно обретал Миронов собственное имя. Общеизвестно, что Миронов никогда не прибегал к помощи каскадеров. Все всегда делал сам. В фильме Рязанова «Невероятные приключения итальянцев в России» Андрей все трюки выполнял самостоятельно — буквально над бездной висел, уцепившись за край разведенного над Невой моста; из одной мчащейся машины перелезал в другую, что бежала не менее резво; спускался ко льву, чтобы «побеседовать» с ним... Для всего этого нужно не только личное мужество, но такая физическая подготовка, которую мы предполагаем только у артистов цирка или профессиональных спортсменов. У него эта подготовка была. Откуда? Откуда эта натренированность всего тела, сила мышц, спортивная хватка, уверенность?<...>

<...>В Миронове Плучек счастливо нашел актера, необходимого ему как воздух. Он не случайно сразу же назвал его — «наше солнышко». Именно этот исполнитель, чуть ли не в одночасье ставший премьером, лидером Театра Сатиры, не только вносил в любую постановку блеск мастерства, но и уводил от однозначной нравоучительности, привнося на подмостки подлинное дыхание жизни, сложность которой не афишируется, а угадывается. А яркая театральность мироновских персонажей заставляла зрителей просто захлебываться от восторга.<...>

<...>За свою столь трагически короткую жизнь Андрей Миронов сделал в театре, кино, на телевидении, эстраде так много и это «много» включает в себя столько всякого разного, что испытываешь прямо-таки растерянность: неужели одна биография смогла вместить в себя то, что с лихвой хватило бы на десятерых, проживи они хоть до ста лет? Редкому актеру выпадает на долю сыграть столько первоклассных ролей, сколько досталось Миронову. И тем не менее не оставляет чувство, что мы так и не смогли насладиться его творчеством. В душе осталась странная ностальгия по излишне короткому празднику, который в полной мере не дано было прочувствовать. <...>

<...>До своего знаменитого Васи Жадова из «Доходного места» Миронов уже успел привлечь к себе внимание. Он уморительно смешно сыграл Тушканчика в «Женском монастыре» В. Дыховичного и М. Слободского (постановка В. Плучека). В этом развеселом сюжете, берущем свои истоки в античной комедии, мироновский герой пел, танцевал, веселил до упаду. Он сыграл милого подростка Ходдена в инсценировке «Над пропастью во ржи» Д. Сэлинджера (постановка А. Шатрина). Он потряс воображение красотой своего Дон Жуана («Дон Жуан, или Любовь к геометрии» М.Фриша, постановка В.Плучека). Этот его герой поставил критиков в тупик — кто перед нами: озорник обольститель или антигерой, циничный и развращенный?

Дальше были удивительные роли в спектаклях «Баня» и «Клоп». Но сыграть законченного негодяя ему никогда не удавалось. Из того лучшего, что он создал, пожалуй, только Министр-администратор («Обыкновенное чудо» Е. Шварца, постановка М. Захарова) с натяжкой подпадает под ранжир отрицательного героя. <...>

<...>Миронов в полном смысле премьер, чуть ли не ежевечерний бенефициант. Спектакль Театра Сатиры «Женитьба Фигаро» (1969 год) буквально взорвал Москву. Он прямо-таки вызывающе выделился на общем театральном фоне тех лет. Постановка была умопомрачительна, роскошна. В. Левенталь оформляет сцену изумительно красиво — один задник из роз чего стоил! В. Зайцев каждого исполнителя одевает в такие костюмы, что они сами по себе вызывают аплодисменты. Серебряные парики, кружева нижних юбок, мушки на щечках дам, общий серебряно-сиреневый колорит... Плебейское бунтарство комедии перенесено в изысканнейший мир Буше и Ватто...<...>»

Вера Васильева о спектакле «Безумный день, или Женитьба Фигаро»:

«Это был замечательный период. Все были влюблены: в спектакль, в Плучека, в роли, и друг в друга. Мы репетировали с наслаждением. Это была не работа, а сплошное любовное свидание. Все было весело, очаровательно. Костюм, который мне мерил Слава Зайцев, он впервые делал тогда. Он так мерил эти костюмы, что как только я из надела свое платьице, я подумала: «Господи! Да мне и играть не надо ничего!». И ручки встанут так, и мушка здесь будет, и вся я буду такая куколка очаровательная. И также Сюзанна, и в это время музыка Моцарта. И в это время Андрюша, который чуть-чуть влюблен в Нину Корниенко, чуть-чуть кокетничает со мной, потому что Андрюша даже женщине в сто лет будет целовать ручку так, будто бы она примадонна, как будто бы она красавица. Каждая женщина всегда чувствовала с Андреем Мироновым, что она очень хороша, очень мила, очень обаятельна. И Плучек, который, закатываясь смехом, рассказывал нам про Мейерхольда, а он был учеником Мейерхольда, и влюбленно к каждому относился. Не было ни одного оскорбительного замечания. А уж когда сыграли, да когда был огромный успех, то было сплошное счастье, так что «Женитьба Фигаро» - это гимн счастью, любви, влюбленности, красоте, это очарование совершенное».

Ирина Василинина:

«Миронов был по-королевски элегантен в своем белом испанском костюме, блестки которого то и дело бросали лучики в зал... Этот Фигаро до последнего дыхания актера оставался любим зрителями. Теперь он стал легендой отечественного театра.<...>

Актерство было для Миронова даже не профессией — естеством. Он как бы все время горел, фантазировал, даже простенькую бытовую затею умел доводить до уровня спектакля. И юмор, ненатужный, рождающийся мгновенно по любому поводу и случаю, тоже был его естеством.<...>

Творческой судьбе Миронова на первый взгляд позавидуешь. Ничуть не удивлюсь, если он и сам себе завидовал. В театре работал с М. Захаровым, В. Плучеком, А. Эфросом. В кино — с Э. Рязановым, Л. Гайдаем, А. Германом, Ю. Райзманом, А. Миттой. На него как из рога изобилия предложения сыпались со всех сторон. Мало театра и кино, на студиях мультфильма и грамзаписи мечтали о работе с ним, не оставляло в покое радио и телевидение. Но в этой, на первых порах такой счастливо радостной творческой лихорадке постепенно все явственней начинают проступать беспокойство и тревога. О том, что он был полон сомнения, неуверенности (какое вроде бы совсем не имеющее к нему отношение слово!), свидетельств много. Однако уже одно его неудержимое желание не отказываться практически ни от чего, ни от какой роли, стремление утвердить свои силы на самом разношерстном материале все-таки во многом подтверждает снедающую его внутреннюю тревогу.

Он скажет: «Актеру не на пользу гладкая, спокойная биография. В актере есть две вещи: мастерство и личность. И чтобы личность возмужала, через что-то человек должен пройти. Люблю людей трудных, сложных, много переживших. Сам же недостачу страданий бытовых восполняю страданиями моральными — классическим недовольством собой». И это не пустые слова. Перед сдачей любой работы, будь то фильм или спектакль, этот любимец публики невероятно нервничал, никогда не был уверен в успехе.<...>

В 1982 году он сыграл в телефильмах «Фантазии Фарятьева» А. Соколовой, режиссер И. Авербах, и «Назначение» А. Володина, режиссер С. Колосов. Только однажды на телеэкране Миронов полностью раскрыл свой драматический дар — в «Страницах журнала Печорина». Этот спектакль по роману М.Ю. Лермонтова поставил А. Эфрос.

От экрана телевизора мы не могли оторваться. Сначала изумление. Все по-новому, все не так, как мы до того знали. Потом — сердце сжималось от сочувствия и сострадания.<...>

И еще одной драматической работе рукоплескали критики. Фильм «Мой друг Иван Лапшин», в котором этот актер сыграл журналиста Ханина, втягивал в свою атмосферу с сокрушительной силой. Герман, поставивший свой знаменитый теперь фильм по некогда знаменитому роману своего отца, прописывает тягчайшую атмосферу тоталитаризма, с убогостью, аскетизмом его быта, с его бесконечной борьбой с врагом внутренним и внешним. Но людей, саму память о них он не чернит. Жили как-то нескладно, тесно, коммунально, лозунгово, но жили. Любили, боролись, верили, мечтали, умирали... Фильмы Германа не актерские — режиссерские. Но его могучая целенаправленность, воля и интуиция настолько сильны, что помогают ему заставлять актеров работать замечательно. <...>

После фильма «Достояние республики» Миронова называли отечественным Жераром Филипом. Как он танцевал, как пел — отчаянно, немыслимо, необъяснимо. Десятилетия не властны над этим, по сути своей, вставным шлягером, который продолжает смотреться и слушаться с первозданным восторгом и изумлением. Ослепительный свет, выводящий простоватый сюжетец на простор подлинного искусства. Как те жуликоватые мальчишки-беспризорники из телефильма М. Захарова «Двенадцать стульев», зритель, очертя голову ринулся за Мироновым, буквально загипнотизированный им. Миронов в роли Бендера — что может быть естественнее? Его умопомрачительному обаянию, мастерству Захаров отдается сам и заставляет нас сделать то же самое.

<...>Он импровизировал, возбуждал, увлекал. Он отдавал нам собственную энергию. Встряхнитесь, взбодритесь, очнитесь. И тогда голос его взлетал куда-то вверх, слова растягивались, наполняясь смыслом радостного призыва: «Совершите вы много открытий»... И падали насмешливой скороговоркой — «Иногда не желая того»... В бурном море житейских событий этот герой Миронова призывал жить, а не прозябать. Его герои, от блестящего Фигаро до глупенького Гоши, были абсолютно разные, даже тень актерского штампа не касалась каждого из них. Но зато каждый был по-своему влюблен в жизнь, и любой оттенок этой влюбленности актер заставлял нас оценить».

По материалам книги Ирины Василининой: Андрей Миронов// Мастера театра и кино. Под ред. Б.М. Поюровского. М., 2003. С.133-205.
tvkultura.ru 08.03.06

День 8 марта