У Зоиньки Мильгау еще в институте обнаружился большой талант к литературе.

Однажды она такими яркими красками описала в немецком переложении страдания орлеанской девы, что на другой день учитель напился и не пришел в класс.

Затем последовал новый триумф, укрепивший за Зоинькой славу лучшей в институте поэтессы. Чести этой она добилась, написав пышное стихотворение на приезд попечителя, начинающееся словами:

Вот, наконец, пробил наш час.

И мы увидели ваш облик среди нас...

Когда Зоинька окончила институт, мать спросила ее:

-- Что же ты теперь думаешь делать? Молодая девушка должна совершенствоваться или в музыке, или в пении, или в рисовании.

Зоинька посмотрела на мать с недоумением и сказала:

-- Зачем же мне рисовать, когда я писательница?

И в тот же день села за роман. Писала она целый месяц, очень прилежно, но все-таки вышел не роман, чему она очень удивилась, а простой рассказ.

Тема была самая оригинальная: одна молодая девушка влюбилась в одного молодого человека и вышла за него замуж. Называлась эта штука "Иероглифы Сфинкса".

Молодая девушка приблизительно вышла замуж на десятой странице листа писчей бумаги обыкновенного формата, и что с ней делать было дальше -- Зоинька никак не могла придумать. Думала три дня и написала эпилог:

"С течением времени у Элоизы родилось двое детей и она, повидимому, была очень счастлива".

Зоинька думала еще два дня, потом переписала все набело и понесла в редакцию.

Редактор оказался человеком малообразованным. В разговоре выяснилось, что он никогда и не слышал о Зоинькином стихотворении на приезд попечителя. Рукопись, однако, взял и просил прийти за ответом через две недели.

Зоинька покраснела, побледнела, сделала реверанс и пришла через две недели.

Редактор посмотрел на нее сконфуженно и сказал:

-- Н-да, госпожа Мильгау?

Потом пошел в другую комнату и вынес Зоинькину рукопись. Рукопись была грязна, углы ее закрутились в разные стороны, как уши у бойкой борзой собаки, и вообще она имела печальный и опозоренный вид.

Редактор протянул Зоиньке рукопись.

-- Вот-с!

Но Зоинька не понимала, в чем дело.

-- Ваша вещица не подходит для нашего органа. Вот, видите ли.

Он развернул рукопись.

-- Вот, например, в начале... ммм... "солнце золотило верхушки деревьев"... ммм... Видите ли, милая барышня, наша газета идейная. Мы в настоящее время отстаиваем права якутских женщин на сельских сходах, так что в солнце в настоящее время никакой надобности не имеется. Так-с!

Но Зоинька все не уходила и смотрела на него с такой беззащитной доверчивостью, что у редактора стало горько во рту.

-- Тем не менее у вас, конечно, есть дарование, -- прибавил он, с интересом рассматривая собственный сапог. -- Я даже хочу вам посоветовать сделать некоторые изменения в вашем рассказе, которые, несомненно, послужат ему на пользу. Иногда от какого-нибудь пустяка зависит вся будущность произведения. Так, например, ваш рассказ просит, чтобы ему придали драматическую форму. Понимаете? Форму диалога. У вас вообще блестящий диалог. Вот, тут, например: "до свиданья, сказала она", и так далее... Вот вам мой совет: переделайте вашу вещицу в драму. И не торопитесь. Продумайте хорошенько, художественно. Проработайте.

Зоинька пошла домой, купила для вдохновения плитку шоколада и села работать.

Через две недели она уже сидела перед редактором, а тот, утирая лоб платком, заикаясь, говорил:

-- На-прасно вы так торопились. Если писать медленно и хорошо обдумывать, то произведение выходит лучше, чем когда его не обдумываешь и пишешь скоро. Зайдите через месяц за ответом.

А когда Зоинька ушла, он тяжело вздохнул и сказал:

-- А вдруг она за этот месяц выйдет замуж или уедет куда-нибудь или просто бросит всю эту ерунду! Ведь бывают же чудеса. Ведь бывает же счастье.

Но счастье бывает редко, а чудес и совсем не бывает, и Зоинька через месяц пришла за ответом.

Увидав ее, редактор покачнулся, но сейчас же взял себя в руки и сказал:

-- Ваша вещица? Н-да, прелестная вещица. Только, знаете, я должен вам дать один блестящий совет: переложите вашу вещицу на музыку. А?

Зоинька обиженно повела плечами.

-- Зачем на музыку? Я не понимаю.

-- Как не понимаете? Переложите ее на музыку, так у вас прекрасная опера выйдет. Поймите только -- опера. Поищите хорошего композитора...

-- Нет, я не хочу оперы, -- сказала Зоинька решительно.-- Я писательница, а вы вдруг... опера. Я не хочу.

-- Голубчик мой, да вы прямо сами себе враг. Вы только представьте себе... вдруг вашу вещь запоют. Нет, я вас прямо отказываюсь понимать.

Зоинька сделала козлиное лицо и упрямо отвечала:

-- Нет и нет! Не желаю! Раз вы мне сами заказали переделать мою вещь в драму, так вы теперь должны ее напечатать, потому что я приноравливала ее на ваш вкус.

-- Да я и не спорю. Вещица очаровательная. Но вы меня не поняли. Я, собственно говоря, советовал переделать ее для театра, а не для печати.

-- Ну, так и отдавайте ее в театр, -- улыбнулась Зоинька его бестактности.

-- Ммм... да, но, видите ли, современный театр требует особого репертуара. Гамлет уже написан. Другого не надо. А вот хороший фарс нашему театру очень нужен. Если бы вы могли...

-- Иными словами, вы бы хотели, чтобы я переделала "Иероглифы Сфинкса" в фарс. Так бы вы и говорили!

Она кивнула ему головой, взяла рукопись и с достоинством вышла.

Редактор долго смотрел ей вслед, чесал карандашем в бороде и думал:

"Ну, слава богу, больше не вернется. Но жаль все-таки, что она так обиделась. Только бы не покончила с собой!"

-- Милая барышня, -- говорил он через месяц, смотря на Зоиньку кроткими голубыми глазами. -- Милая барышня, вы напрасно взялись за это дело. Я прочел ваш фарс, и, конечно, попрежнему остался поклонником вашего таланта. Но, к сожалению, должен вам сказать, что такие тонкие, изящные фарсы не могут иметь успеха у нашей публики. Поэтому театры берут только очень, как бы вам сказать, только очень неприличные фарсы, а ваша вещица, простите, совсем не пикантная.

-- Так вам нужно неприличное? -- деловито осведомилась Зоинька, и, вернувшись домой, она спросила у матери:

-- Маман, что считается самым неприличным?

Маман подумала и сказала, что, по ее мнению, самое неприличное на свете, это -- голые люди.

Зоинька проскрипела пером минут десять и на другой день гордо протянула редактору свою рукопись.

-- Вы хотели неприличного. Вот, я переделала.

-- Да где же?-- сконфузился редактор. -- Я не вижу... все, как было...

-- Как где? Вот здесь! В действующих лицах. Редактор повернул страницу и прочел: "Действующие лица: Иван Петрович Жукин, мировой судья, 53-х лет, -- голый.

Анна Петровна Бек, помещица благотворительница, 43-х лет,-- голая.

Кусков -- земский врач, -- голый.

Рыкова, фельдшерица, влюбленная в Жукина, 20 лет,-- голая.

Становой пристав, -- голый.

Глаша, горничная, -- голая.

Чернов, профессор, 65 лет, -- голый".

-- Теперь у вас нет предлога отвергать мое произведение, -- язвительно сказала Зоинька. -- Мне кажется, что уж это достаточно неприлично.