Допрос затянулся, и жандарм чувствовал себя утомленным. Он сделал перерыв и прошел в свой кабинет отдохнуть.

Он уже, сладко улыбаясь, подходил к дивану, как вдруг остановился и лицо его исказилось, точно он увидел большую гадость.

За стеной громкий бас отчетливо пропел: "Марш, марш вперед, рабочий народ"...

-- Эт-то что? -- спросил жандарм, указывая на стену. Письмоводитель слегка приподнялся на стуле.

-- Я уже имел обстоятельство доложить вам например агента.

-- Нич-чего, нич-чего не понимаю. Говорите проще.

-- Агент Фиалкин изъявил непременное желание поступить в провокаторы. Он вторую зиму дежурит у Михайловской конки. Тихий человек. Только амбициозен сверх штата. "Я, говорит, гублю молодость и лучшие силы свои отдаю на конку". Отметил медленность своего движения по конке и невозможность применения своих сил, предполагая их существование... "Крявявый и прявый..." -- дребезжало за стеной.

-- Врешь,-- поправил бас.

-- И что же, талантливый человек?-- спросил жандарм.

-- Амбициозен даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же лезет, в провокаторы. Ныл... ну и ныл... Вот спасибо городовой бляха No 4711... Он у нас это все, как по нотам... Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят, уши не заткнешь... Ну, а бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся учить.

-- Ишь, "Варшавянку" жарят,--мечтательно прошептал жандарм.-- Самолюбие вещь недурная. Она может человека в люди вывести. Вот Наполеон -- простой корсиканец был... однако, достиг гм... кое-чего.

"Оно горит и ярко рдеет"...

"Но наша кровь горит на нем", -- рычит бляха No 4711.

-- Как-будто уже другой мотив,-- насторожился жандарм.-- Что же он всем песням будет учить сразу?

-- Всем, всем. Фиалкин сам его торопит. Говорит, быдто какое-то дельце обрисовывается.

-- И самолюбище же у людей.

"Семя грядущего", -- заблеял шпик за стеной.

-- Энергия дьявольская,-- вздохнул жандарм.-- Говорят, что Наполеон, когда был еще простым корсиканцем...

Внизу с лестницы раздался какой-то рев и глухие удары.

-- А эт-то что? -- поднимает брови жандарм.

-- А это наши союзники, которые в нижнем этаже, волнуются.

-- Чего им?

-- Пение, значит, до них дошло. Трудно им.

-- А, э-э, черт... Действительно, как-то неудобно. Пожалуй и на улице слышно, подумают -- митинг у нас.

-- Пес ты окаянный,-- вздыхает за стеной бляха.-- Что ты воешь, как собака? Разве революционер так воет? Революционер открыто поет. Звук у него ясный. Каждое слово слышно. А он себе в щеки скулит, да глазами во все стороны сигает. Не сигай глазами! Остатний раз говорю. Вот плюну и уйду! Нанимай себе максималиста, коли охота есть!

-- Сердится,-- усмехнулся письмоводитель,-- Фигнер какой,

-- Самолюбие, самолюбие,-- повторяет жандарм.-- В провокаторы захотел. Нет, брат, и эта роза с шипами. Военно-полевой суд не рассуждает. Захватят тебя, братец ты мой, а революционер ты или честный провокатор, этого разбирать не станут. Подрыгаешь ножками.

"Нашим потом жиреют обжоры", -- надрывается городовой.

-- Фу, у меня даже зуб заболел. Отговорили бы его, что-ли!

-- Да как его отговоришь, если он сам в себе чувствует этакое, значит, влечение? Карьерист народ пошел,-- вздыхает письмоводитель.

-- Ну, убедить всегда можно. Скажите ему, что порядочный шпик так же нужен отечеству, как и провокатор. У меня вон... зуб болит.

"Вы жертвою пали",-- взревел городовой. "Вы жертвою пали",-- жалобно заблеял шпик.

-- К черту!-- взвизгнул жандарм, выбегая из комнаты.-- Вон отсюда, -- раздался его прерывающийся и осиплый от злости голос.-- Мерзавцы! В провокаторы лезут, а марсельезы спеть не умеют! Осрамят заведение. Корсиканцы! Я вам покажу корсиканцев...

Хлопнула дверь. Все стихло. За стенкой кто-то всхлипнул.