(Святочные сцены)

Святки. Вечер. Десять часов. Семейство купца Парамонова только что отужинало и собиралось спать. В кухне кухарка гремела посудой; из молодцовой доносилось сдержанное бряцанье на гитаре. В зале, на диване, за круглым столом, сидел сам глава семейства Захар Иванович и читал святцы. Он был в халате, по временам икал, крестился и позевывал. Рядом с ним помещалась супруга его, Прасковья Никитишна, и штопала чулок, вздетый на стакан. За тем же столом гадала на "Царе Соломоне" семнадцатилетняя дочь их Грушенька и сидел, приткнувшись боком, двенадцатилетний сынишка Павля. Он держал в руках "уродскую маску" с изображением на носу красного рака и прорезывал в ней ножницами рот. Захар Иваныч посмотрел на работу сына и сказал:

-- Все глупостями занимаешься. Нешто я затем купил тебе маску, чтоб ты ее портил?

-- Я не порчу, тятенька, а рот прорезываю. Завтра ряженые пойдем, так чтоб гостинцы можно было есть. Теперь и не снимаючи ее можно что угодно в рот запихать.

-- Гостинцы можно в карман, а съесть дома.

-- Это вы про густое говорите, а ежели варенье? -- задал вопрос сын.

-- Все-таки не годится... Маска бы и на будущий год послужила.

-- Ну уж это дудки, чтоб после Крещенья погань в доме была! Все в печь! -- огрызнулась супруга и прибавила: -- Тебе жалко, коли ребенок занимается...

-- Нешто это занятие?

-- Все лучше, чем целый день на "Царе Соломоне" гадать да по окошкам вешаться...

Дочь отпихнула от себя книгу.

-- Так и знала, что попрекнете, -- сказала она. -- Что ж мне делать-то?

-- Дырья на себе штопать, -- отвечала мать, -- а то целый праздник иглы в руки не брала.

-- На то и праздник... да и где ж на мне дыры. В гости не пускаете, к себе никого не зовете... Отчего к Скрыпиным гостить не пустили? На Святках все девушки друг у друга гостят!

-- Ну уж это и из головы выбрось, чтоб тебя на Святках в Ямскую гостить отпустил, -- вставил слово отец.

-- Это еще отчего? Что там, поганое место, что ли?

-- Не поганое, а испортишься, потому там теперь солдаты стоят.

-- Так что ж, что солдаты? Солдаты не съедят.

-- Ну уж это мы знаем, съедят или нет. Зови, коли хочешь, этих самых Скрыпиных к себе гостить! Перин, слава богу, хватит.

-- Так сейчас они и пойдут теперь от веселья! Они теперь каждый день то с офицерами в приятных разговорах, то в клубе, то в театре... Третьего дня вон говорящую куклу смотрели. А у нас что?

-- Погоди, вот замуж выдадим, так и у тебя будет говорящая кукла.

-- А и в самом деле пора! Совсем от рук отбилась девчонка! Завтра же пошлю за свахой Лукерьей: пусть ей жениха ищет, -- сказала мать.

-- Хоть бы в театр сводили, хоть бы в клуб съездили! Праздники проходят, а никакого развлечения...

-- Развлечения, развлечения... -- передразнил ее отец. -- Иди вот завтра с Павлей ряженая. Вывороти мою старую шубу, а на маску я дам гривенник. Вот тебе и развлечение! Попляшешь.

-- Чтобы за мальчишку приняли да уши натрепали. Благодарю покорно! Лучше уж дома страдать...

-- Где ж это уши треплют? Вся беда, что не впустят...

-- А то и выгонят вон. Вы вон сегодня три компании ряженых из молодцовой вон выгнали и еще сулили за хвост да палкой.

-- Мало ли что сулил.

-- Уж коли идти ряжеными, так надо костюмы в табачной взять...

-- Карету золотую еще не прикажете ли? Ну, баста. Или молчи, или убирайся спать! -- закончил отец.

Девушка заплакала и, взяв "Царя Соломона", отправилась в другую комнату. Отец начал зевать во весь рот и закрыл святцы.

-- Досадно, что я сегодня в баню не сходил. Все тело как-то... -- начал было он и не докончил фразы. В прихожей раздался сильнейший звонок.

Все встрепенулись. Прасковья Никитишна перекрестилась.

-- Ах, тятенька, это, верно, опять ряженые... -- сказал Павля.

-- А и то, пожалуй... Не пускать, не пускать! Нет их! Еще стянут что-нибудь. Вон у Сидоровых вчера часы пропали, -- заговорил Захар Иваныч. -- Марья! Не пускай! Дома, мол, нет. Спать легли! -- крикнул он суетящейся в прихожей кухарке.

-- Купца Захара Иваныча Парамонова... -- слышался за дверями чей-то бас.

-- Дома нет! Дома нет! -- кричала кухарка.

-- Все равно. Примите и распишитесь. К ним бумага.

-- Не впускай, кричи, что дома нет! -- ободрял кухарку хозяин. -- Знаем мы эти бумаги-то! Народ тоже! Бумагу придумают, только чтоб влезть!

-- Дома нет! Хозяин в гостях, а сама в бане!

-- Господа, впустите же. Так невозможно! Пусть кто-нибудь распишется.

-- А вот как спустим с лестницы, так и будет возможно! Сам распишешься, -- крикнул уже сам Захар Иваныч.

-- Как бы не так! За меня в тюрьме сгниешь! Я человек казенный. Я курьер, приехал с бумагой и медаль привез! -- прогремел за дверью голос.

Услыхав эти слова, Захар Иваныч так и всплеснул руками.

-- Ах я дурак! Ах ты дура! Впускай скорей! Это мне медаль привезли! -- кричал он. -- Вот осрамились-то! Жена, огня, свету!

Все засуетилось. Все забегало. Кухарка отворила дверь. В прихожую вошел курьер в шинели с енотовым воротником.

-- Извините, пожалуйста! Милости просим! Мы дома... только думали, что какие-нибудь ряженые балуются, -- заговорил Захар Иваныч, схватил курьера за руку и начал трясти. -- Пожалуйте в залу! Марья, снимай шубу с их благородия! Что идолом-то стоишь!

Курьер нахмурился.

-- С лестницы спустить! За спускание нашего брата с лестницы-то знаете куда посылают? -- сказал он.

-- Ах господи! Да бросьте! Неужто мы и взаправду. Это все она дура -- баба. Известно, необразованность.

-- Все-таки вы ей сделайте строгое внушение.

-- Мало того, в три шеи сгоню! Вон, мерзавка, -- крикнул Захар Иваныч на кухарку и втащил курьера в залу. -- Прошу покорно садиться! Прасковья Никитишна! Огня, закусить и все эдакое!

-- Позвольте прежде дело сделать. Получите, -- сказал курьер и вручил Захару Иванычу бумагу и коробочку с медалью. -- Ну, теперь -- с наградой.

Захар Иваныч обнял курьера и поцеловал.

-- Извините, что в халате. Ежели желаете, я на минутку переоденусь, -- проговорил он.

-- Помилуйте, что за церемония! -- отвечал курьер и сел.

В доме сделалась суматоха. Прасковья Никитишна побежала в кухню приготовлять закуску, кухарка бросилась в погреб, лавочный мальчишка начал зажигать в зале стенники, дочь Груша вытаскивала из шкапа новое платье, сын Павля нацеживал из четвертных бутылей водку в графины. Все суетилось. Слышались слова: "Господи, где эта расписная тарелка? Куда это ключ-то девался? Марья! Где моя юбка с фалборнами?" Молодцы в молодцовой от нечего делать давали мальчишкам подзатыльники.

Через полчаса курьер сидел в зале на диване рядом с Захаром Иванычем. Перед ними стоял стол с закусками и винами. Поодаль сидела Груша в новом розовом платье. У дверей стоял Павля и ковырял в носу. Курьер был уже слегка выпивши, хлопал Захара Иваныча по плечу и говорил:

-- Жалко, что мы раньше не знали, что вы такой хороший человек, а то бы мы вас вместо серебряной к золотой медали представили... Мы и то, признаться, с генералом советовались.

-- А напрасно не узнали... пожаловали бы как-нибудь вечером, выпили, закусили, в горку бы сыграли, в три листика.

-- Да ведь некогда-с. Днем занят по горло, а вечером -- то в театр, то в клуб, то к начальнику отделения на партийку в преферанчик, то к столоначальнику...

-- Пожалуйте, не забывайте талию... Долбаните.

Хозяин налил гостю стакан хересу.

-- Да неловко с одного на каменку-то подавать, -- отвечал гость, однако выпил стакан, крякнул и, обратись к хозяйской дочери, спросил: -- Часто, барышня, в театре бываете?

-- Редко. На масляной "Ермака" смотрела, а с тех пор и не были, -- отвечала она.

-- Папаша виноват. Погодите, вот мы теперь с ним познакомились, так уж распотрошим его.

Захар Иваныч рассматривал медаль и говорил:

-- А что, разве примерить ее да посмотреть, как она ко мне пойдет? Только в халате-то неловко.

-- Нет, уж лучше наденьте сюртук.

Сюртук был надет, медаль привешена. Захар Иваныч стоял перед зеркалом и любовался на свою фигуру. Дочь и сын стояли по бокам и держали по свечке.

-- Ну теперь совсем кавалер! -- воскликнул курьер.

-- Какой же кавалер? Кавалеры в танцах бывают, -- сказала дочь.

-- В танцах особ статья, а это настоящий кавалер. Ну, Захар Иваныч, теперь бы вам только звезду. Какую-нибудь персидскую "льва или солнца".

-- Как льва? -- спросил хозяин. -- Неужто у них по зверью называются?

-- А то как же-с. Ведь они нехристи. У них святых нет. У нас Анны, Александра, Станислава, а у них змеи какой-нибудь, тигра там, крокодила. У мухоедан есть даже орден аспида и василисы, -- рассказывал курьер.

-- Скажи на милость! Вот народ-то!

Из прихожей в залу начали заглядывать молодцы. Завидя их, хозяин оборотился к ним лицом.

-- Войдите, войдите! Поздравляйте меня, -- заговорил он.

Молодцы робко вошли в залу и начали поздравлять.

-- Ну, подходите и выпейте!

Молодцы подошли и выпили.

-- По второй, по второй!

Молодцы повторили.

-- Третью. Бог троицу любит! -- командовал хозяин.

После третьей рюмки молодцы начали шептаться.

-- Дозвольте, Захар Иваныч, вам многолетие провозгласить? -- сказал старший приказчик.

-- Валяйте!

Молодцы сгруппировались. Басы взялись за подбородки. Тенора перекосили глаза и раздалось "многая лета". Хозяин обнимался с курьером и говорил:

-- Друг! Ничего для тебя не пожалею! Бери даже дочь родную! Выпьем!

Пьянство сделалось всеобщее. Хлопали бутылочные пробки, графины дополнялись водкой. Через час хозяин кричал курьеру:

-- Друг! Ваше благородие! Едем в "Орфеум" медаль спрыскивать! Едемте и вы! -- обратился он к молодцам. -- За всех плачу. Всем разрешение вина.

Молодцы бросились за шубами. Прасковья Никитишна начала упрашивать мужа, чтоб он не ехал, но тот не слушал, пихнул ее в грудь и, захватив с собой денег, отправился вместе с гостем на курьерской паре. Молодцы поехали сзади на извозчиках. Домашние стояли у подъезда и провожали. Прасковья Никитишна плакала.

-- Ну, теперь поминай как звали! Пожалуй, и к утру не сыщется! -- говорила она -- Господи, хоть бы лицо-то не разбил! Ведь в Новый год надо начальство поздравлять.